На протяжении трех лет я заезжал к нему в Париж, и он, укрывшись в своем особняке, рассказывал мне о себе, отвечая на мои вопросы и усмехаясь над охватившей меня идеей составить из наших бесед небольшую книгу.
Он говорил, что это не нужно, но, если хочешь, работай и не отступай.
Я использовал предоставленную мне возможность и практически не выключал диктофон, вылавливая услышанные, а после и переработанные мною слова, столь долго удерживавшие меня в притяжении этого отстраненно державшегося человека.
По неведомой мне причине войдя к нему в доверие, я пытался быть раскованным и свободным, поражаясь проявляемой по отношению ко мне терпимости, не позволившей ему посоветовать мне больше у него не появляться.
Намеченное я довел почти до конца. За допущенные ошибки с меня, пожалуй, не спросят. Да здравствует рок-н-ролл и буддизм большой колесницы.
Кофе я выпил, большое спасибо, особенно за коньяк, подлитый тобой до краев в мою чашку, где кофе было на дне. Если не возражаешь, давай сначала о детстве. Великом этапе бытия, когда все еще впереди, и ты об этом не задумываешься, с наслаждением довольствуясь настоящим.
Я родился в Москве в 1967-м году, и лет с четырех, уже начиная что-то осознавать, жил в двухкомнатной квартире на Ленинском проспекте. В детский сад я не ходил, сидя дома – родители уходили на работу, оставляя меня сначала не помню с кем, а затем одного, бродящего по комнатам, думая о своем. Я смотрел в окно и играл во взрослого, ставшего лилипутом, в силу чего желающего выброситься из окна; выходя на балкон, я дышал, передо мной открывался привычный вид, и я не обращал на него никакого внимания.
В окно – из окна – мама с папой задерживаются – я не терялся, расставленных мною на балконных перилах игрушечных индейцев не сталкивал, их сдувал ветер.
Они падали, я выскальзывал из квартиры, дверь я не закрывал. Подобрав их с газона, нес обратно, включал музыку, мне очень нравилась одна отцовская пластинка. Кстати, к этому времени отец перешел на службу в МИД, и у папы появились возможности доставать недоступное остальным. В числе прочего и средства для принятия реальности, расширяющейся в моем случае вверх и вкось из-за наличия в ней той самой, кажется польской, пластинки «Rolling Stones».
Я ее ставил и ставил наравне с замечательными историями о Златовласке, бароне Мюнхгаузене, шестая перемена блюд… седьмая перемена блюд… барон наелся, и я поднимаю иглу, вынимаю из конверта наиболее значимое, песня начинается с хорового зачина, затем они расходятся, следует западающий в душу припев… You can’t always get what you want.
Что, папа, это значит?
Ты не всегда можешь получить то, что ты хочешь.
Я в курсе, совсем мало жил, но в курсе, перебегая через дорогу, стремлюсь в Нескучный Сад слушать невидимых птиц, мне хочется обнять каждое дерево, пожелав ему быть не срубленным, я расту, вскоре пора идти в школу. До страшного дня еще месяцев пять.
Мы плывем с отцом на речном трамвае, внимая шуму нашего родного единственного города, за нами с той же скоростью плывут утки. Мне так представляется, спойте и вы, ваши голоса заглушаются двигателем, непроверенные данные об идеальной погоде на завтра не препятствуют мне улыбаться сегодняшнему дождю. Отец не взял зонт. И не уводит с палубы под навес.
Взирай, говорит, промокай, у меня выходной, вернувшись на берег, зайдем в магазин и я куплю тебе лимонада.
Продрогнув под апрельским дождем, я радостно соглашаюсь. В пустынном проулке пьем, передавая, из горлышка, выбравшись на проспект, сталкиваемся с отдыхающими массами, отец не слишком восторгался людьми. Не соприкасаясь с ними, он относился к ним с уважением, но при необходимости контактировать не спешил раскрывать объятия, умело держа дистанцию. Вы сами по себе, я сам по себе, копите деньги, ловите мух, и всего вам наилучшего. На работе его ценили – спокойный, исполнительный, в политическом своемыслии не замечен, плюс крепкая семья, моя мама и я.
Какая ты красивая, любимая! Какой же ты странный, сынок! Первого сентября 1974-го я стоял на залитом бетоном плацу на муторной школьной линейке, куда они привели меня вместе – придя домо