Пленка

До

Вере тридцать. Вера замужем. Вера в плену. Каждое утро она ходит в церковь и молится о спасении души. Каждый день муж рассказывает ей о бесах, которые заберут ее вслед за матерью. Вся ее жизнь ограничена семейными правилами и продиктована проповедями. Но однажды в темное осеннее утро по дороге на службу Вера чувствует зарождающееся в своей пропащей душе сопротивление.

Но что это? Шизофрения? Бесы, в которых верит муж? Или зов родовой магии, поддавшись которому, можно, наконец, обрести свободу.

До

Пленка

Прошлой ночью Вере приснилось, как из ее рта выползает огромный паук. Не размером с ладонь или тарелку, а размером с Веру. Будто он прятал свои длинные лапы вдоль ее рук и ног, а свое черное волосатое тело в ее брюшине. Он выполз легко, во всяком случае во сне это не доставило никакого дискомфорта. Ей это даже не показалось странным, и когда паук, выбравшись на волю, побежал в темную ноябрьскую ночь, она побежала за ним.

И во сне эта непроглядная ночь казалась теплой. Будто воздух ласкал.

После пробуждения сон остался в ощущениях. Несмотря на ранний подъем, Вера испытывала воодушевление и свободу – самые дефицитные для нее чувства. Стараясь не разбудить мужа, который развалив белые пухлые ноги и задрав голову, громко сопел, она вышла из комнаты. Неслышно позавтракала, неслышно собралась. И уже полностью одетая, стоя у зеркала и, забирая под платок черные кудрявые волосы, она вспомнила сон. Потянулось было, чтобы перекреститься, но задумавшись о чем-то, опустила руку, взяла ключи с крючка и вышла из дома.

Утренняя служба, на которую она ходила каждый день, а по воскресеньям вместе с мужем, начиналась в восемь. Дорога до храма проходила по ночной темноте, сквозь сырой, колючий от измороси воздух, мимо загорающихся кухонным светом многоэтажек и маленьких деревянных домиков под снос. В которых, судя по горящим вечерами окнам, еще жили, а днем они казались совсем заброшенными.

Но сегодня в том месте, где во сне она упустила паука из виду, вдруг появился новый дом. Сначала непривычным светлым пятном среди темноты, но, когда Вера поравнялась с ним, оказалось, что дом такой же старый, как остальные. Просто спрятался за ограждением еще до того, как она переехала к мужу. Покосившийся на один бок, еще меньше соседских (на фасадной стороне только одно узкое окошко); во дворе ни деревца, ни куста. Пустырь. И он, как пришелец среди темноты, светится облупившейся светлой краской. И раз забор сняли, значит, сегодня-завтра и домик снесут.

От подобного Вере всегда становилась грустно. Она делила мир не на живое и неживое, а выделяла в нем беззащитное и мучалась от жалости к старым вещам и заброшенным домам. Это была та жалость, за которую она должна была испытывать стыд. Муж этого не одобрял, считал отголоском язычества, тыкал пальцам в строки нужных книг, где об этом говорилось особенно резко, где особенно ярко подчеркивалась его правота.

Его правота окружала, оцепляла все ее существование. «Будешь жить с Виктором, как у Христа за пазухой», сказал отец Веры после помолвки. Ему казалось, что его самый большой страх – разглядеть в Вере материнское проклятье – исчезнет, как только дочь перейдет в строгую, верующую семью. Где свекор священник счел божьим испытанием спасти пропащую душу от пропасти и будучи уверенным, что старший сын справится, благословил брак.

«У Христа за пазухой» жилось тревожно и безрадостно. Вера быстро разглядела главную особенность Виктора – тыкать в строки нужных книг и сужать, кромсать мир под лекало своей правоты. Это делало его никудышным преподавателем – любая философская догма у него сводилась к Богу, а мужем еще более никудышным. С ним мир Веры так же сузился и свелся к одному – поиску одобрения.

Особенно тяжело было прятать себя. В первое время Вера часто смеялась над тем, над чем «благочестивая женщина не улыбнулась бы», прощала людям то, за что «они гореть должны», и плакала над тем, что «будь поумнее, презирала бы».

Но сейчас, замерев напротив темного, пыльного окна, вглядываясь в него с презираемым мужем любопытством, Вера стыда не испытывала. То чувство, которое взращивалось в ней