Слышимость
Дмитрий Александрович Лагутин
Донесется, проскользит мимо и растает гудок далекого поезда. Для тебя ли он прозвучал? Но если не для тебя, то отчего перехватывает дыхание и сердце бьется чаще? Отчего останавливаешься и ждешь – зазвучит ли снова?
Лагутин Дмитрий родился в 1990 году в Брянске. Лауреат премии «Русские рифмы», «Русское слово» в номинации «Лучший сборник рассказов» (2018 год). Тексты опубликованы в изданиях «Москва», «Волга», «Нева», «Юность», «Урал» и др. Рассказы переведены на китайский и немецкий языки.
Дмитрий Лагутин
Слышимость
Рыцарство
(Повесть)
Спросите кого угодно – нет в мире жука красивее жука-бронзовки!
Он похож на майского, но майский – холеный, неповоротливый, в хрупком, как говорит дед, пальто, а жук-бронзовка… Закован в броню, точно рыцарь в латы – и какие латы! Зеленые – от травы, с голубыми бликами – от неба, с золотыми – от солнца – будто ковало их само лето!
А у того, что полз по моему столу, по скучной библиотечной книжке, которую надо читать по десять страниц в день – у него латы сквозь зелень теплились оранжевым, точно в них отражался закат.
А до заката было далеко – часы в столовой хрустнули, заскрежетали: девять утра. Я сидел в своей кровати и смотрел, как ползет по столу жук-бронзовка.
Как он попал в мою комнату?
В июне в палисаднике расцветает шиповник – и на него слетаются со всех концов света бронзовки – на свой рыцарский пир. Но палисадник – с той стороны дома, мои же окна выходят во двор, а во дворе у нас шиповник не растет.
Разве что залетел в столовую, прополз через нее сюда – под дверь? как кошка не сцапала? – и забрался на стол. Вот развлечение, ничего не скажешь.
Я прислушался. На кухне – возня какая-то, сковорода шипит. Стукнул в стену – сестре. Тишина.
Жук подполз к краю стола, замер в нерешительности.
– Отставить! – скомандовал я и вскочил.
Жук попятился от края, попал в пятно солнечного света, накрывающее стол, латы его засверкали.
Я взял карандашницу, вытряс карандаши на кровать, двумя пальцами подхватил растерянного жука и бережно опустил на синее пластиковое дно. Латы тут же потухли. Жук стукнулся лбом в стенку карандашницы, заскреб лапками.
– Отставить панику!
Я поставил карандашницу на стол, накрыл тетрадью и стал одеваться. Потом собрал карандаши и затолкал их в тумбочку, наспех застелил кровать, дотянулся до форточки и открыл ее. В комнату хлынула утренняя прохлада, засвистели птицы, загудела издалека дорога.
Лето!
Двор сиял, утро было ясное, на небе – ни облачка. По стеклу шуршал широкими листьями плющ, топорщился прозрачными изумрудными завитушками. Вздрагивала под ветерком – и оттого будто пританцовывала – сирень, усыпанная пушистыми гроздьями цветов, водила тяжелыми ветвями старая яблоня, и только сарай стоял строгий и неподвижный – втыкался темным, в пятнах мха, шифером в небо и смотрел на двор мутным окном.
Из-за забора вставала крыша Витькиного дома, из-за нее – искрящаяся листвой береза.
Я снял с карандашницы тетрадь – жук, до этого не прекращавший скрестись, затаился.
– Терпение, мой друг, – сказал я жуку.
Я закрыл карандашницу ладонью, толкнул коленом дверь, вышел в столовую, толкнул коленом еще одну дверь и оказался в коридоре.
Из кухни в коридор сыпались звуки – шумела вода, звенела посуда, бубнело радио. Пахло яичницей. Дверь во двор была распахнута, и за ней все светилось, пели птицы. По ногам зябко потянуло.
– Дед! – крикнул я, втискивая ноги в сандалии. – Дед!
Вода перестала шуметь.
– Я во двор! На минуту!
Вода снова зашумела.
Я выпрыгнул на крыльцо, оглянулся, поднес карандашницу к уху и послушал, как скребется жук.
Меня обдало ветром, с писком промчались над забором воробьи – точно кто-то швырнул из-за забора горсть гречки. Я убрал ладонь от карандашницы.
– Попр-рошу пока не улетать.
Я нарочно растянул «р» – для солидности.
Жук в нетерпении возил лапками по дну карандашницы. Солнечный луч упал на латы, они загорелись оранжевым.
Я в два шага оказался у ворот, кряхтя, забрался на них, с них – прижимая карандашницу к груди – влез на пологий козырек над крыльцом, прижался животом к лестнице, прибитой п