Автопилот

Вино не меняя на чай,

скорей отправляйся в полёт.

Давай уже отключай

угрюмый свой автопилот.

Штурвал потяни на себя

и полной грудью вдохни,

исчезнут пускай для тебя

чужих городов огни.

Потом заходи на вираж

и до пяти тысяч спустись,

поймав наконец-то кураж,

встречая рассвет, отбомбись.

Martell

Мне снилось, что ты не умер, а уехал куда-то на юг.

Я даже во сне не понял, как возможен был этот трюк.

Но ты мне звонил, я помню, по-моему, из Катманду,

сказал, что застрял надолго в непальском аэропорту.

С утра сидишь в ресторане, лакаешь со льдом Martell

и, если не стихнет ветер, отправишься спать в отель.

Залезешь под одеяло, порвёшь реальности нить,

ведь завтра тебе придётся ещё один день прожить.

И снова будет таможня, ручная кладь и багаж,

красавицы стюардессы вновь проведут инструктаж.

Потом будет ланч и кофе и час беспокойного сна,

останется время подумать, как быстро прошли времена.

Летели стремительно годы, дни были неспешны порой…

Потом вдруг объявят посадку, и мыслей нарушится строй.

И снова сойдёшь ты по трапу и будешь проглочен толпой,

шагнёшь к указателю «Выход», смешавшись с безликой рекой.

Летний счастливый день

В моё прошлое едет автобус,

для проезда двух хватит монет.

Раскручу я свой выцветший глобус…

«Эй, кондуктор, продайте билет!»

Только зайцем проехать привычней.

Затесавшись в толпу горожан,

с другом старым своим закадычным

мы к соседу залезем в карман.

Три засаленных, мятых купюры,

семь монет с табаком пополам,

пробежали мурашки по шкуре,

погулять хватит двум пацанам.

На площадке смеются девчонки:

косы, бантики, запах духов.

Голоса их пронзительны, звонки,

нам с тобой всё понятно без слов.

Через две или три остановки

выйдем в заднюю дверь вчетвером,

и начав этот день с газировки,

мы попробуем вечером ром.

И шагнув в это знойное лето,

у нас будет захватывать дух

от избытка пролитого света,

пока он здесь ещё не потух…

Жизнь в деревне

Чего там только не бывало!

В их дом и бомба попадала

(в соседних прятались кустах),

но всё осталось на местах.

Остался стул, диван, камин,

а в баре семь французских вин.

Три на стене висят картины,

в углах немного паутины,

компьютер, лампа и турник,

на полке шесть десятков книг.

На кухне газ и холодильник,

в подвале счётчик и рубильник.

Сарай завален барахлом,

с собакой будка за углом.

На огороде – конопля

растёт, не зная патруля,

густой и пышною стеной,

он посадил её весной.

И он не ходит на работу

ни в понедельник, ни в субботу.

Ни до чего ему нет дела,

только её младое тело

и вызывает интерес.

Ах да, ещё прогулки в лес,

где они режут мухоморы,

чтоб их сменить на луидоры,

ну, или просто на рубли,

чтоб позже съездить на Бали.

Ну а зимой диван, огонь,

его горячая ладонь

ласкает трепетную грудь.

Вторая твёрдо держит путь

и вниз скользит по животу

к её мохнатому кусту.

Так и проходит день за днём,

они всегда везде вдвоём:

на кухне, в зале и в сортире,

а также в виртуальном мире.

Но иногда он пропадает,

она тогда всю ночь рыдает,

не спит, не ест, глядит в окно,

сменив лекарства на вино,

а недоступный абонент

пьёт неразбавленный абсент,

мороз вдыхает с табаком,

порою двигаясь ползком.

Домой является под утро,

ложится спать. Под вечер смутно

припоминает, где и с кем

и как и что он пил. Затем

он лезет к ней под тёплый плед,

на утро заказав омлет.

И спят они, и спит всё в доме

и на дворе, пожалуй, кроме

больших прабабкиных часов.

Им двух на всё хватает слов.

«Стоит на Иртыше четыре века…»

Стоит на Иртыше четыре века

мой тихий неказистый городок.

Горит фонарь, работает аптека

и винный магазин наискосок.

Приличных ресторанов нет и клубов,

но пиццу уже возят по домам.

Известный рай для чёрных лесорубов,

их руки так привыкли к топорам.

Я сам живу в упоротой столице,

кручусь-верчусь среди семи холмов.

Но отпуск провожу я свой не в Ницце,

а в Таре у любимых с