МАКУ

Маку проснулся и долго не мог понять, что не так в ясном солнечном утре. Тишина. Прозрачная, висит над лесом, шуршит листьями деревьев и пахнет тухло-сладковатым. Птицы, догадался Маку, птиц больше не слышно.

Вчера ещё они беззаботно щебетали в листве – пёстрые толстоклювики и ярко-синие акури, Ниих ставила на них силки, а сегодня птиц больше нет. Улетели вслед за Онуки – богом смерти.

В брошенных гнёздах нашлось несколько крапчатых яичек. Маку высосал пару, остальные аккуратно завернул в листья и сложил в заплечный мешок – Ниих и одноногая Куре обрадуются лакомству.

К закату Маку добрался до хижины. Женщины тут же захлопотали у очага, разожгли огонь, достали красные глиняные чаши, Ниих принесла незрелые плоды банна.

– Больше ничего нет, – пожаловалась она. – Онуки всё съел.

Маку пожал плечами – он видел в лесу гниющие прямо на ветках цветы и фрукты – и протянул ей завёрнутые в листья птичьи яйца. Ниих радостно взвизгнула, по раздутому животу словно волны прокатились. Тут же разбила яйца в тарелку, добавила перетёртой травы и мякоти банна.

Одноногая Куре тяжело опустилась рядом с Маку на порог хижины:

– Надо уходить. Здесь еды нет, Онуки всё забрал.

Парень покачал головой:

– Некуда идти. У сиилов в деревне много мёртвых, остальные ушли. И зелёные мархи ушли. И карриты. Никого не осталось, только мы.

Маку глянул на Ниих. Бережно придерживая шевелящийся живот исхудавшими руками, она ловко вытаскивала из каменного очага горьковатые травяные лепёшки.

– Сегодня я выследил слепую гориллу, отстала от стада. Завтра у нас будет мясо, много мяса.

Маку опоздал – на ещё подёргивающейся туше слепой гориллы вовсю пировали шестилапые гуарны, целая стая голодных свирепых хищников. В гневе охотник уже занес было своё острое тонкое копьё, но тут же опустил.

Маку помнил, как однажды на их деревню напал огромный гуарн-людоед. Одним ударом мощной лапы убил двоих или троих детей, напугав остальных до полусмерти. Куре бесстрашно бросилась на защиту детей с одной лишь горящей палкой в руках, и зверь оторвал ей ногу и рассёк живот. Хищника удалось убить, но это стоило жизни двум охотникам из целой дюжины.

Гуарны обглодали добычу дочиста и даже мохнатую шкуру разорвали в клочья. Когда стая скрылась в густых зарослях, Маку спустился с дерева и собрал в заплечный мешок обгрызенные кости. Досада змеем гнездилась в груди, чем теперь кормить беременную жену и немощную мать?

Онуки приходил в лес каждый раз, когда зацветали деревья юмаи, но ещё никогда не был так жесток к людям, никогда не опустошал лес полностью. Умирали люди, умирали звери, умирали деревья, Онуки насыщался и уходил.

Чем мы так разгневали бога смерти, что он забрал с собою всё живое, вздыхала Куре, а про нас забыл?

Маку хмуро молчал. Охота уже много закатов была неудачной, лес опустел. Чтобы заглушить голод, жевали траву и листья, но от пряных волокон только сильнее резало животы.

Ниих почти не вставала, не было сил, ребёнок в её утробе требовал пищи и с каждым днём становился всё слабее.

Однажды Маку заметил, как Куре нанизывает косточки банна на длинную жилу, делает оберег от смерти. Шуршащие бусы повесила на шею Ниих, а потом собрала амулет и для него.

Куре варила горилльи кости в тягучем соке дерева юмаи и рассказывала:

– Акури улетели на закат, к морю, я видела сегодня во сне. Туда Онуки не пойдёт, не любит он большую воду. В море рыба, в море водоросли, в море жизнь.

– Ты не дойдёшь. И она не дойдёт, – Маку поил жену костным отваром, гладил круглый живот.

– Мяса досыта наестся, дойдёт, – перебила сына Куре, посмотрела сурово.

Пустая чаша выпала из дрогнувшей руки, разбилась. В глазах потемнело, словно Онуки их ладонью закрыл. Вскинулся было, но слабая рука жены легла тихонько на его плечо, сжала.

– Куре права, – твёрдо сказала Ниих. – Буду есть досыта, дойду.

Маку взвалил на плечи мешок, полный жёсткого вяленого мяса, на спину Ниих приладил мешок поменьше с нехитрым скарбом: глиняными тарелками, кремнем и одеялом из горилльей шкуры.

Молодая женщина подвязала тяжёлый живот зелёным платком, подарком Куре, сняла с шеи длинные костяные бусы, повесила