Конец света

Алексей Летуновский

Шесть историй про людей, которые приходят к своему концу, несмотря на конец света. Содержит нецензурную брань.

Алексей Летуновский

Конец света

Это еще не конец света

***

Это уже было четвертое за день собеседование. И четвертый за день вопрос: «Почему переехали именно сюда, а не в Москву?». Я уже устал отвечать простое и затертое: «Здесь климат лучше». Какая им, рекрутерам, разница, зачем я приехал в их город. Неужели ради этого вопроса я спасался бегством со своего ветреного до колик в почках Урала? Да и если я дал бы верный ответ, сказал бы горькую правду о том, что сбежал, поджав хвост, в поисках лучшей жизни, что не мог больше там находиться, что каждый новый день, проведенный Там, удавкой жег горло все сильнее и ярче? Я же не пришел устраиваться в госструктуру, я пришел продолжать свое существование последних лет – продолжать разносить еду пьяным людям.

Но, как и раньше днем, сейчас приятная до белизны зубов молоденькая девушка, явно младше меня, не оценила моей паузы. На ее белой рубашке не было ни единой складки. Ни один волос с ее прически не торчал. Запах ее дежурного дезодоранта учтиво гармонировал с запахом томящегося на углях мяса. Казалось, она уже свыклась с перманентной атмосферой кухни, а может и была неотъемлемой ее частью. Подсобка была обставлена скудно.

«А кем вы видите себя в нашей компании через пять лет?» – продолжала она настаивать на Аристотеле.

Как только я попытался дать себе паузу на эксбиционизм мысли, последовали новые толчки, не унимавшиеся еще с утра. Часть потолочной плитки обрушилась на кафельный пол, обнажив оголенные провода и резвящуюся в воздухе штукатурку. Я стал вспоминать, как пять лет назад бросил институт и, молодой, впервые женился. Сейчас я и имени ее уже не помнил, а тогда мы решили не устраивать пир, а, тихо расписавшись в загсе, купили друг другу в ближайшем ларьке по шаурме. Впрочем, ее вкус я так же уже запамятовал.

Последнее на сегодня собеседование кончилось, девушка обещала перезвонить, тем самым оставив во мне неприятный осадок от встречи. Я шел по улице одного из южных столичных городов, рассматривал выбитые толчками окна на фасадах разношерстных домов. Очень хотелось есть. Все оставшиеся с переезда деньги я отдал прекрасной семейной паре, двум худым бездетным людям, которые пустили меня пожить в старую квартиру, доставшуюся им от одной из скончавшихся бабушек. На душе, как и в желудке, было также пусто. «А ведь тогда в загсе нас и не спрашивали о том, кем мы видим себя через пять лет. Мы думали, что это навсегда, что это – вдвоем против целого мира».

Проснувшись с утра от того, что пыльный кухонный шкаф упал на газовую плиту, я пообещал себе, что, вернувшись с поиска работы, я сяду и буду писать. Оставалось закончить четыре длинных главы в моем первом романе, который я начинал писать еще в институте и бросил писать, женившись. После развода я все никак не мог сесть над письмом. Любая мало-мальски значимая мысль вводила меня в ступор и заставляла откладывать когда-то давно начатое. Откладывать, откладывать, откладывать… Как же хотелось есть!

В последнее время я завидовал инвалидам, получавшим гроши от государства. Я не мог понять, отчего они так стремятся к работе, к социальной адаптации. Я никогда к этому не стремился, работа меня обременяла, любой заработок я спускал на алкоголь, нигде не работал больше полугода. Может быть, такова участь работника общепита – перегорать, видя людей с изнанки, наблюдая за танцем их скупости и двуличия. Инвалиды же – они мне казались людьми свободными, не обремененными ничем, кроме своего недуга, не важно, физического ли, психического. Этот недуг представлялся мне преимуществом перед людьми здоровыми, людьми, у которых существуют зависимости, как от славы, как от богатства, как друг от друга, так и от простого словно солнечный свет никотина.

Так я и шел по простым солнечным улицам и понимал, что сегодня уже ничего не смогу написать. Настроение было на нуле и под грудиной постоянно что-то ныло. «Видимо так и проживу всю жизнь, от одного общепита к другому, от одного ненормированного рабоче