Дурные правила

Николай Александрович Ткаченко

Дурные правила. Они не записаны в уставы и кодексы. Им чужды мораль и этика. Они не продиктованы верой или идеологией, но по ним жили и живут миллионы людей. Эти правила подсказывает нутро, та темная, животная сущность, доставшаяся нам от далёких предков, что таится в человеке с незапамятных времен. Для одних это неожиданное проявление инстинкта убийцы, для других – умение закрыть глаза на мелкую подлость ради сиюминутной выгоды, а для кого-то – готовность без размышлений рискнуть своей жизнью. Это происходит ежечасно: в ходе войн и локальных конфликтов, в темных закоулках, на заброшенных пустырях, в домах тех, кто не в силах вырваться из трясины безденежья, невежества или пагубных пристрастий.

Дурные правила аморальны, под их действие в одинаковой степени могут попасть порядочные граждане и закоренелые преступники. Ведь в определенных обстоятельствах люди мгновенно забывают о законах и нормах приличия и руководствуются только подсознательными позывами.

Кто-то думает, что дурные правила обязательно приведут к неминуемой гибели, но это далеко не всегда так. Там, где они действуют, в этой серой зоне, жестокий палач в последнюю минуту может сжалиться над жертвой, хитроумный план злоумышленников рухнет сам собой, а неминуемая катастрофа просто не произойдет.

Этот мир рядом – под вашими окнами, в мрачной подворотне, за обитой старым дерматином дверью соседа по лестничной клетке. Тонкая ширма общественного договора мешает этому миру прорваться наружу, но стоит ткани слегка прохудиться, и вы уже не узнаете действительность вокруг себя.

Зачастую обществу нет дела до маленьких трагедий обитателей этой реальности. Можно долго пытаться ничего не замечать. Но, случайно оказавшись не в то время и не в том месте, вы рискуете очутиться посреди непривычного и жестокого мира, где действуют совершенно другие правила.

Дурные правила.

Николай Ткаченко

Дурные правила

Рекорд

День близился к концу, небо потемнело, и стал накрапывать мелкий холодный дождь. На наблюдательном пункте, расположенном на крыше котельной, было тихо, и только резкие порывы ветра колебали рваные края кровельной жести, которая, изгибаясь, протяжно скрипела. Поначалу казалось, что этот скрежет способен свести с ума, но через несколько часов уши привыкли, и я почти перестал обращать на него внимание. Темно-серые облака над головой заметно ускорили ход, усиливая ощущение тоски и тревоги.

Я подполз на локтях к Юсупову и ткнул его в плечо, дав понять, что хочу, чтобы он передал мне бинокль. Он отвлекся от окуляров, что-то беззвучно произнес и указал пальцем в сторону сожженного здания продовольственного склада, за которым начинались оборудованные немецкие позиции. Там явно не теряли времени даром, потому что за минувшие два дня на насыпи бруствера появились два выступа, свидетельствующие о том, что скоро там будут пулеметные гнезда. С каждым днем этот участок обрастал инженерными сооружениями, и нам оставалось только фиксировать новые элементы усиления.

Я примостился на краю расстеленной поверх кровли плащ-палатки и взял в руки тяжелый трофейный бинокль. Немного повозившись, настроил резкость и стал рассматривать позиции противника. Там, куда указал мне старшина разведроты Юсупов, можно было различить угол строящегося блиндажа – он вплотную прилегал к остову стены сгоревшего склада и не был виден невооруженным глазом. Слева над местностью возвышалась элеваторная башня, которую мы трижды за последние две недели пытались отбить у противника. Всякий раз, когда она уже оказывалась в наших руках, немцы прицельным минометным огнем с ближних позиций, оборудованных за складами, выбивали оттуда нашу пехоту. Было ясно, что без массированной артподготовки нам вряд ли удастся здесь закрепиться.

Внезапно откуда-то снизу послышался хруст. Я насторожился и, отложив бинокль, посмотрел на Юсупова. Когда звук повторился, он прищурился и коротко кивнул мне. Синхронно, словно по команде, мы отползли от края крыши и приготовились. Я вскинул немецкий автомат, а старшина вынул из-за пояса ручную гранату. Мы застыли, затаив дыхание и напряж