Юрский период

Мы разгадать пытаемся тайну твою, мистическую суть. Но ты просто – камень, положенный в глуши болот, чтобы там выросла жизнь. А глаза твои – пугают, глаза золотые, мигающие, как огни болотные…

«В той поднебесной стороне…»

В той поднебесной стороне,

в той жизни странной,

цветок усталый на столе,

была желанной.

Но – шаг к блаженной нищете,

и все сначала —

ищу в колодезной воде

первоначала.

***

В темные-темные ночи

время становится кем-то,

ложится у ног и просит

о чем-то совсем невозможном.

Единственный раз, когда – просьбы,

а не приказанья-веленья,

когда не влекут за собою,

а тенью глубокой скрывают.

Единственный раз, когда дарят,

дают невозможные вещи,

неслыханное богатство,

по ценности равное тени.

В темные-темные ночи

время становится кем-то,

верным, негаданным кем-то,

и просит об остановке.

***

В замке ночном Монтефельтре

Столько влюбленных и нищих.

Пусто в твоей студиоло…

Двери крепки, Монтефельтре.

Здесь прерываются звуки,

Здесь начинаются звезды.

Пыль ежедневных разрывов

Бархат тяжелой портьеры

Каждую ночь собирает.

Всё так спокойно, милый,

Но на дубовых полках

Все перепутаны книги.

Жаль, но сегодня к рассвету

Ты не придешь их расставить

Так, как они бы хотели.

Ведь ты опять, Монтефельтре,

Вывернул мир наизнанку

И ускользнул, не узнан.

Всё как обычно, милый…

«…Студиоло – обманка Монтефельтре – есть вывернутый наизнанку секрет небытия в самом сердце реальности, секрет всегда возможной глубинной обратимости „реального“ пространства…».

Ж. Бодрийяр. Тайна видимости.

«Золото ливней, живая земля…»

Золото ливней, живая земля.

Там где мы были, была ли я?

Леса дремотность, шёпот зимы.

Там, где жила я, жили ли мы?

Смерчем сонливым, нефтью в песке

встречи желанной жду налегке,

легкого бриза в светлых волнах,

тоненькой спички в детских руках..

«Не этот дом, так тот…»

Не этот дом, так тот,

не это небо, так другое,

то здесь, то там,

как тень дождя,

как ожерелье голубое,

кочующее по плечам,

по белым, смуглым, золотистым

красавиц, отлучившихся в былое.

Беспамятство…

«Я молчу…»

Я молчу.

Вздувшейся тенью лежит,

Кольца развив, натянувшись струной,

Дорога.

Чей-то взгляд

Задрожит,

Соскользнет

С ее лезвия вниз,

В шарик пурпурного цвета,

В немой

Колокол сплавясь,

И разлетаясь

Над головой

Радугой полутонов.

Над моей головой…

«Вот мне уже грозит…»

Вот мне уже грозит

последнего безумства

расплывчатая тень.

Так северный олень

в полярном предвечерье

на запад повернет тяжелые рога.

Оттуда тьма ползет

и множит отраженья,

и инеем струит молчание по мхам…

«Вот кончился вечер, и я…»

Вот кончился вечер, и я

к окну подхожу и думаю —

это сейчас начнется…

Глаза смеялись того, кто принес

стихи о пурпурной розе

и каплю росы с ее лепестков…

Та роза давно умерла

а запах ее мне вернули

принес его дождь в это утро

и долго бродил под окном

пока я не улыбнулась.

Дамоклов меч

Как медленно стекает к рукояти

по волоску невидимому дождевая капля.

И смех высок, и одиноко длится

в стенах дворцовых. Голубая птица

комком трепещущим сползает по стеклу

куда-то вниз, прощая миру все,

опять все в мире перепутав.

Жизнь, и свобода, и стекло —

все запеклось в крови,

все в ней соединилось и срослось…

А мир, прощенный, молча наблюдал

С той стороны стекла…

«Как снежинка в снегу…»

Как снежинка в снегу,

лежу —

в твоей памяти.

Предпоследним сном,

каждый раз безнадежно забытым,

выхожу

в твою полночь.

Я печальна всегда,

но эту печаль не узнать.

Оттого так прекрасен снег,

опускаясь на землю,

поднимаясь на небо,

каждый раз возвращаясь туда,

где когда-то он не был…

Эхо

Вижу закат, немею —

медленно гаснут краски,

но за последнюю крепко

держится сонное небо.

Тонкая нить Ариадны

в зыбких путях сновидца —

выйти из ночи и снова

встретиться с этой землей.

Юрский период

Что-то случилось.

Мягкость ли воздуха,

или соленость

юной воды —

легким ожогом…

Или следы

я