Жалобы петуха, живущего в заполярье

Это вам не финтифлюшки —

Кукарекать среди льдин,

В заполярной деревушке,

Как какой-нибудь пингвин.

Как заведено от века,

По утрам зову рассвет.

Я полгода кукарекал,

А рассвета нет как нет.

Отчего в мою избушку

Не заходит почтальон?

Ты жива ль, моя старушка,

Не попала ли в бульон?

Едет Грека через реку,

Над рекой встает рассвет:

Это я накукарекал,

Только счастья нет как нет.

Где вы, курочки-плутовки?

Как без вас я одинок!

В Заполярье на зимовке

Ждет вас Петя-петушок.

Едет Грека через реку

И показывает шиш.

Я тебе покукарекал,

Отчего же ты молчишь?

Нету правды в жизни этой:

Не растет в снегах миндаль.

То ли пустят на котлеты,

То ли выдадут медаль.

Пожалейте человека,

Помашите мне рукой:

Я свое откукарекал,

Отправляюсь на покой.

Этюд в желтом и голубом

В желтой комнате с голубыми цветами,

где свет стелется по стенам,

огибая нишу с темными святыми,

где Христос распятый исходит стоном, —

в желтой комнате мечтает скрипка,

голубой скрипач в цветах тонет:

на губах горькая улыбка стынет,

а рука смычок сжимает крепко.

В комнате желтая горит люстра,

и луч, как лезвие ножа острый,

темноту разрезав, стены коснулся,

и лучу мертвый скрипач приснился.

Голубая улыбка над ним веет,

и Христос умер в своей нише,

и цветок увядшей головкой кивает,

а музыка стала нежней и тише.

Май 1971 г.

Музыка

Пластинка пела в ми миноре:

Плыла «Элегия» Массне.

Свое голубенькое горе

Я убаюкал по весне.

Я не искал благословенья

И не замаливал грехи —

Собрав рассыпанные звенья,

Сплетал наивные стихи.

И голубым изгибом тела

Строка неловкая легла

На лист бумаги пожелтелый —

Худа, беспомощна, гола.

Упала странно и невнятно,

Пока в закатном полусне

Сквозь мглу, сквозь солнечные пятна

Текла «Элегия» Массне.

Октябрь 1971 г.

Павлик-Равлик

Павлик-Равлик, высунь рожки —

Дам тебе горошку.

    Детское заклинание,

    выманивающее улитку из ее домика

I

Мы ползем по опавшим листьям,

Мы не ждем ни гостей, ни писем.

В одиночных домиках наших

Горький запах цветов опавших.

Мы живем в неуютном мире:

Каждый заперт в своей квартире

И блуждает, блуждает между

Безнадежностью и надеждой.

Иногда, повстречавши друга,

Мы бесцельно бродим по кругу,

Выставляем тонкие рожки,

Горькой нежности ловим крошки.

А попав в мальчишечьи руки,

Понимаем, что слишком хрупки

Наши домики. Слишком сложно

Выжить в мире – таком ненадежном.

В этом мире, чужом и странном,

Мы уходим, скрывая раны, —

Как в пустыню идут святые —

В наши раковины витые.

II

Павлик-Равлик, высунь рожки,

Подползи ко мне поближе,

Ты побудь со мной немножко,

Я не трону, не обижу,

Не пораню нежной кожи.

Знаю, раковины хрупки.

Павлик-Равлик, мы похожи:

Заползли в свои скорлупки,

Спим с открытыми глазами…

Может, нас и вовсе нету?

Хочешь, станем мы друзьями?

Мы пойдем с тобой по свету,

Мы пойдем по мокрым травам

Без тропинки, без дорожки:

Ты – налево, я – направо…

Павлик-Равлик, высунь рожки.

1978 г.

Другу

Я думал, что друзья не предают,

Однако забывал я почему-то:

У Цезаря был друг – он звался Брут,

А у Христа был верный друг Иуда.

Подобно неподкупным палачам,

Работающим честно и умело,

Друзья не предают по мелочам,

Но кровью торговать – другое дело.

1984 г.

Зимняя прогулка

На рассвете больно глазу

продираться сквозь сугробы.

Я проснусь и вспомню сразу

про заснеженные тропы.

Выйду в лес пройтись немножко,

чуя стужу зябкой кожей, —

и кружит, кружит дорожка,

и кругом одно и то же:

две осины да береза,

две березы да осина,

снег, скрипучий от мороза,

небо, сизое как льдина.

Я домой вернусь, разденусь,

отогреюсь в одночасье,

но куда зимой я денусь

от зимы и от несчастья?

Март 1986 г.

Зарисовка с натуры

В ресторане «Узбекистан»

армянин или грек

ест чебурек.

В подворотне – один стакан

на троих. Багровый закат

из стакана стекает во тьму

желудков. Бульвар – нарасх