Мир тесен. Короткие истории из длинной жизни

Ефим Шифрин

Ефим Шифрин. Короткие истории из длинной жизни

Мир тесен не потому, что в нем живет уже почти 8 миллиардов человек. Ей-богу, на Земле еще полно места, где, не спотыкаясь друг о друга, могут мирно разместиться разумные люди.

Но кто я такой, чтобы решать судьбы мира!

Мне важно разобраться с собственной судьбой, в которой на пятачке жизни были скучены ушедшие от меня и продолжают толпиться живые люди – мои родственники, друзья, коллеги и незнакомцы, случайно попавшие в мой мир.

Пока память не подводит меня, я решил вспомнить их – кого-то с благодарностью, кого-то, увы, с упреком…

В коротких историях из длинной жизни трудно поведать все, что мне хотелось рассказать тем, кому, возможно, пригодился бы мой опыт.

Но мой мир – тесен, и я вспомнил в основном тех, кто был рядом.

В этой книге тесно словам и просторно воспоминаниям.

Ефим Шифрин

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Внимание! Содержит ненормативную лексику!

Ефим Шифрин

Мир тесен. Короткие истории из длинной жизни

© Шифрин Е., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Фото на обложке © Сева Галкин

Мир тесен. Короткие истории из длинной жизни

Черновики превращаются в мемуары лишь тогда, когда собственные грехи оборачиваются в них всеобщей неправотой окружающих…

Однажды я летел в самолете из Саратова с небольшой группой хасидов. Они сидели по диагонали от меня, заняв через проход пару рядов тройных кресел. Когда пришло время молитвы, самый молодой из них, безошибочно узнав во мне человека, к которому есть смысл обратиться, показал жестом, не хочу ли я воспользоваться тфилин – известным всем верующим евреям приспособлением, состоящим из кожаных ремешков, продетых через две маленькие коробочки, одна из которых прикрепляется к руке, а другая посредине лба, а точнее, на линии волос, даже если они когда-то там были. Мои читатели знают, как я безнадежно ненабожен, и я ответил молодому парню, что лучше сделаю это дома.

– У тебя есть? – доверчиво спросил он.

Кивком я дал знать, что не стоит беспокоиться.

И затем утонул в облаках воспоминаний.

Можете ли вы себе представить, что на Колыме у нас действительно были тфилин! Я часто наталкивался на голубую коробочку, когда изучал содержимое особого сундука под сиденьем дивана. Там хранились пластинки с еврейскими песнями, Пятикнижие на двух языках издания 1913 года, какие-то мамины безделушки и бесполезные раритеты вроде выходных туфель или ридикюля, альбомы с фотографиями и, кажется, пара верблюжьих одеял на случай, если я опять заболею воспалением легких.

В один из дней папа вытащил голубую коробочку и объяснил нам с братом назначение таинственных ремешков.

Не знаю, сохранил ли мой брат Самуэль эту коробочку в многочисленных переездах после кончины отца, но Книга, обернутая по традиции прежних времен в гладкую бумагу, каким-то образом оказалась у меня.

О том, что отец был верующим, я узнал только в самом конце его трудной жизни, когда в письмах ко мне и в персональном завещании, написанном от руки в больнице Рамат-Гана, он ссылался на «нашего доброго Бога», который и после его смерти должен был хранить нашу семью.

Во мне нет религиозного чувства, я также ничего не могу сказать о набожности моей матери, поскольку вырос в те времена, когда на Колыме даже православным не полагалось церкви. Но маленькое приключение в самолете привиделось мне началом книги, которую я и выношу на суд своих верующих и неверующих читателей.

* * *

Два плюшевых полотна, собранных петлями у простенков в конце коридора, который длинной стороной буквы «Г» сначала вел от комнаты тети Маши, расположенной напротив входа в квартиру, мимо туалета, а потом заворачивал короткой чертой в кухню – возможно, все началось с этого занавеса… За ним, посреди комнаты, служившей до Элькиного приезда гостиной, стоял круглый стол, покрытый скатертью из того же синего плюша, который становился серебристым, если гладить его против ворса. Над столом висел желтый тканевый абажур, отороченный по кругу чуть более короткой, чем у скатерти, бахромой.

Малый зал моего домашнего теа