Сумасшедшие фрукты

«Игроку всего тяжелее перенести не то, что он проиграл,

а то, что приходится прекращать игру»

Мадам де Сталь.

Я тогда был молодым специалистом и проходил интернатуру у ещё малоизвестного в то время доктора Самуэля Стоуна, в его психиатрической клинике в Филадельфии, штат Пенсильвания.

Большую часть времени мы, молодые врачи, корпели над стопками папок с описаниями текущих и архивированных историй болезней пациентов нашей клиники: читали, изучали, зубрили – набирались опыта правильно и точно диагностировать болезни. Особенно важным в нашей работе является умение распознать расстройство во время первичных собеседований, или «допросов», как мы их называли, дабы в дальнейшем точно классифицировать заболевание, а затем подобрать правильный и главное результативный курс лечения с применением соответствующих лекарственных препаратов. «Особенно важным опытом, – постоянно напоминал нам Стоун, – для точной диагностики расстройства, если таковое будет иметь место, вам послужит практика личной беседы с пациентом, впервые обратившемся за помощью». Потому мы были частыми гостями в кабинете доктора Стоуна, когда он проводил такие беседы лично.

Как вчера помню тот день, когда к нам обратился Луис Родригеш Диаш. Именно я накануне принимал его звонок и записал на приём к доктору. Именно тогда, разговаривая с ним по телефону, я впервые ощутил укол какой-то непонятной тревожности, вдруг ни с того ни сего возникшей у меня: появилось ощущение сродни тому, когда возникает ни чем не обоснованное предчувствие какой-то беды. Вроде и голос его был приятным, хотя немного дрожал от волнения, вроде ничего такого странного и необычного в нашем диалоге не прозвучало – обычная формальность: имя, адрес, номер телефона… Но вот почувствовал я во время разговора, что этот пациент привнесёт что-то новое в нашу (либо мою) размеренную жизнь своим появлением. И что-то не радостное. Но что? Жалобу напишет, потому что мы неверно поставим диагноз? А может он в порыве бешенства ранит доктора или, хуже, – он убьёт его? О, нет! Не хотелось бы думать о таком. Что же касается самого Диаша, единственное, что беспокоило его самого больше всего в тот момент, так это анонимность. Он раза четыре за время нашего пятиминутного разговора настоятельно просил о полной конфиденциальности своего визита в клинику.

Луис Родригеш Диаш явился точно в назначенный час. Это был молодой человек двадцати восьми лет. Слегка смуглая кожа лица и кистей рук, плюс лёгкий акцент, выдавали в нём испанское происхождение (как в последствие выяснилось, он был португальцем). Опрятно одетый, аккуратно подстриженный, он на первый взгляд не производил впечатления человека, страдающего психическим расстройством. Лишь напряжённая маска лица и настороженный взгляд выдавали его внутреннее переживание. Ну, а кому удавалось скрыть беспокойство при посещении кабинета психиатра? Это и понятно: не каждый по своей воле готов прийти к нам самостоятельно, признавая себя, выражаясь языком обывателя, душевнобольным. Тут уж не до улыбок и шутовства. Но Диаш держался молодцом. Строгие тёмные глаза оценивающе осмотрели интерьер кабинета, потом изучили меня и остановились на докторе Стоуне. Психиатр предложил гостю расположиться, как тому будет комфортно: на кушетке или в кресле. Диаш выбрал кресло. Сел, стал ожидать вопросов доктора. Моё место находилось у противоположной стены, где я сидел за небольшим столиком, наблюдая за ними сбоку. Это место служило чем-то вроде чайно-кофейного уголка: на нём располагались пачки чая, кофе, сахарница, чашечки и массивная кофе машина, занимающая почти треть всей поверхности стола.

После нескольких дежурных реплик про политику и погоду, доктор, как бы невзначай, перешёл к делу:

– Что вас, мистер Диаш, в столь прекрасный летний день заставило посетить наш угрюмый мир?

Ответ последовал незамедлительно, словно Диаш только и ждал этого момента, когда его спросят об этом. И ответ был столь неожиданный и необычный, что лично меня поставил в ступор:

– Фрукты.

– Фрукты? – переспросил доктор, при этом, не поведя и бровью, и не отрывая глаз от журнала, в котором с