«Шагаешь по проспекту, в ширпотребном…»

Шагаешь по проспекту, в ширпотребном,

и думают, что ты, бро – нищебро —

все думалки, спешащие за хлебом

сплошным потоком города Зеро.

А ты спешишь на промысел ресурса,

за эхом императорских потреб,

не помня, где оделся так безвкусно,

но зная, как печётся лучший хлеб.

Шагаешь в направлении обратном,

одетый в сногсшибательный наряд,

для местных оставаясь… ненаглядным:

«Пронырливый ублюдок» – говорят.

А ты надел – что было, что подали,

что, может быть, досталось как трофей.

Но только перекупщики медалей

в глаза посмотрят будто чуть добрей.

Валяешься под пологом, в исподнем,

с красой-императрицей в голове,

а завтра – к ней, за завтрашним сегодня,

по мыслям, по брусчатке, по траве…

Над шаром (?) звёздами (!)

Внесла сумятицу улыбчивая искорка

в мою и без того смешную жизнь,

по-девичьи внесла, но – с тенью Бисмарка.

Мой энджик пошутил: родной, ложись…

И через миг я прогревался бочкой пороха.

Прогрелся. Получается – спасён.

Конечно, разнесён почти до потроха —

так это мы к издержкам отнесём.

Дружили сдержанно и раньше лапы с чайником,

а тут и вовсе – форменный разлад.

Я только ткнулся в шёлк её молчания,

как слышу: рвутся когти об асфальт.

И лапы верхние – строчат про самовластие,

во снах перо с бумагой завели…

И прочей хунты много… Ладно, ластики —

шифровку типа «ню» изобрели.

Буянит сердце – нереально перегретое;

забыл, что к сроку схлынуть надо – жар.

Крылатый пошутил: не о поэтах ли

строкой на ось намотан целый шар?

Горят обломки разнесчастной экономики,

я пепел закопаю – на задах.

Другие мне ладонь печалят нолики —

скрывается из вида красота.

Всё разнесла и, улыбаясь, удаляется.

А улыбается – чему? Всё разнесла.

Мой мир над шаром звёздами валяется.

Так тихо… Получается, спасла.

***

А через годы я повздорю с шароверами,

найдя внутри скафандра акваланг…

Но звёзды будут с прошлым соразмерными,