1

Чтобы нарушить хрупкое равновесие, достаточно легкого дуновения или прикосновения. Кажется, достаточно движения глаз или мановения пальцев. Именно так незаметно и будто из ничего родилась история цесаревича Борислава.

Началась она ссорой с матерью. Не то чтобы это было из ряда вон выходящее событие. Разлады и скандалы в августейшем доме случались часто, но ссора, став обыденностью, завуалировала судьбоносность. Дыхание судьбы никто не заметил. Даже императрица Ирина.

Она, мать Борислава, произнесла на повышенных тонах:

– Ты вмешиваешься в дела государственные! Но ты еще зелен! Ты не понимаешь!

– Как же я буду понимать, если вы не допускаете меня? – спросил с упреком сын.

– Рано. Тебе еще рано думать о делах государственных, – задумавшись, сказала императрица. – Ты не видел мира. Ты не покидал пределы своей страны. Поэтому ты не сможешь судить верно, – отчеканила она каждое слово.

– Но это же вы, ваше величество, и не пускаете меня, – упрекнул Борислав, еще не ведая какой тайный механизм запустил он, еще не зная, что часы новой для него истории начали отсчет.

Недолгое молчание воцарилось в зале.

Лицо императрицы осталось безучастным, но в душе она торжествовала. Именно подобного упрека она и ждала. «Попался-таки, – с досадой и насмешкой подумала Ирина. – Как он наивен, глуп, как и его отец… Бориславу тридцать, а он… Нет, престол лучше передать внуку».

Она обдумывала давно отстранение цесаревича от дел государственных именно сейчас, когда решаются задачи особой важности, когда нежелателен любой ум склонный к ажитации, а желателен ум холодный и расчетливый. Отстранить так, чтобы не показалось это намеренным.

– Хорошо, – тихо произнесла императрица, сделав вид, что смирилась с упреком. – Хорошо. Отправляйся в путешествие. И чем скорее ты это сделаешь, тем лучше, а то я передумаю. Возьми жену, а детей своих… – Ирина манерно подняла указательный палец, требуя внимания. – А детей оставь на мое попечение. – Борислав хотел возразить. – Ни слова боле.

Ирина, повернувшись спиной к сыну, направилась к выходу, с силой распахнула створы дверей и остановилась. Ее взгляд острый, как игла, пронзил канцлера, согнувшегося в подобострастном поклоне. Старый плут подслушивал, решила императрица, ну, и пусть, пусть думает и говорит теперь, что угодно.

– Ваше императорское величество, – пролепетал канцлер.

– Что вы здесь делаете?

– Ожидаю вашей милости…

– Что?

– Прожект, ваше величество. Тот самый, о котором я осмелился говорить экстрактно…

– Я жду вас в своем кабинете. – И скорой походкой императрица покинула канцлера.

Эту холодную встречу и столкновение взглядов видел Борислав. И, когда дуэль завершилась, цесаревич спросил:

– Вы слышали наш разговор? Скажите, что мне делать граф?

– О, великий князь, я не советчик в подобных делах, но думаю, что ничего не случится, ежели вы последуете совету ея величества и отправитесь в путешествие. Считаю сие полезным обеим сторонам.

– Благодарю вас, граф.

Граф, сделав короткий и учтивый поклон, удалился.

…

Прожект Ирину не волновал. Она слушала канцлера рассеяно, скользя только по поверхности речей, и выхватывая из потока предложений основное. Императрица краем сознания все время возвращалась к Бориславу. Его образ всплывал, словно из темных вод. Но скрипучий старческий голос канцлера возвращал к реальности. И опять звучало в его устах слово «прожект», как тягостное воспоминание, о котором хочется забыть.

Было, кстати, в прожекте и здравое зерно, были и мысли не на пользу отечества. Старый плут знал, как подать блюдо, но, видимо, понимал, что провести государыню будет все сложнее и сложнее, и все ж уметь растворить ложку дегтя в бочке меда – это еще надо извернуться.

Поэтому прожект вновь остался прожектом. Ирина продиктовала канцлеру замечания по основным пунктам – так появилась еще одна бумага. Из экстратного прожект медленно превращался в документ подробный.

Ирина отослала старого царедворца. Она решила обратиться к фавориту: следует обсудить дела, не терпящие отлагательств. Жаль, фаворит был далеко. На южных окраинах империи он делал то, что велит она. Хотя это была неправд