Было что-то нелепое, даже смешное: эти рытвины на обветренном жёстком лице – от прыщей. Ковыряла ногтями, стоя у зеркала в ванной, а потом старательно замазывала. Дешёвым жирным тональным кремом, материной пудрой, стащенной украдкой из сумочки, и где-то рядом сушились на батарее колготки, тикали часы, торопящие в школу, переходила в синий сумрак темнота. «Макаров» покачнулся. Пистолет приказывал Сергею Петровичу встать. Огнестрельного оружия боишься – но Сергей Петрович помнил, как девицы с раскрасом поверх цветущей воспалениями кожи боялись его самого за придирчивость, и мысль странно успокаивала. «Старый вредный аист». Он поднялся с пола, – пыльные грязные клетки – держа сухие руки демонстрацией пустых ладоней. Коробки воняли заплесневевшим картоном. «Забирай всё, что я нашёл. Ладно». Сергей Петрович, щурясь от нахлынувшего света, чуть улыбнулся злой худой женщине. Он тоже смешон ей, наверное: не сумел спрятаться.

Разбитая зала заправочной станции стояла многократно обобранной. Совершенно пустой.

– У тебя же ничего нет, чёртов умник. Зачем ты закрылся в кладовке?

Сергей Петрович вздохнул.

– Я стар, – признал очевидное он. – Но смерти пока не ищу.

Сквозь битые витрины в залу залетал тёплый ветер. Облезлый красный пикап девчонки глядел на Сергея Петровича фарами. В радиаторной сетке застряли яркие лимонные клочья. Бабочки.

– Она приходит сама, – ответила незнакомка.

– Но ты не смерть. Ведь так?

Глаза её не выражали злости. Просто серость.

– Здесь всё давно забрали, – сказал Сергей Петрович. – И я не надеялся что-то найти. Я прятался. Твоя машина… громкая.

– Возможно.

– Бензина тоже нет.

– Я всё вожу с собой.

– Твой дом на колесах? – спросил Сергей Петрович дружелюбно.

– Почти. Я иногда ночую в нём.

Вот так дела. Отчаянная.

Она опустила «Макаров» – тяжёлую чёрную тушку, принадлежавшую когда-то полицейскому, и посмотрела на красный пикап, который вряд ли когда-то купила. Сергей Петрович не мог осуждать.

– Это опасно, – сказал он.

– Кому как.

– Теперь ты отпустишь меня?

Девчонка помолчала. Тёмные волосы собраны в хвост, футболка – велика, джинсы – чистые. На поясе – Сергей Петрович удивился – рация.

– Да. Почему бы и нет. Мне ты не нужен. Мне, – девчонка потёрла лоб тыльной стороной ладони, и Сергей Петрович увидел всё, что было связано с рацией: усталость и разочарование поиска, – нужна была дорога. То есть мост.

– Его взорвали федеральные войска. Какая-то бригада – я не запомнил номер, хотя он был на бронетранспортерах. Солдаты охраняли станцию, а потом, когда пришли новости, что Светлокаменск пал, бросили всё.

– И сбежали.

– Я не осуждаю, – Сергей Петрович повторил ей то, что думал и говорил так часто. – Я не имею права.

– Я там была, – сказала девчонка. – Я видела. Что они сделали.

Июньский день дышал песчаным зноем – и листьями, и травой, и схваченными ветром одуванчиками, что опускались семенами, прячась в почве, собираясь прорасти на будущий год. Неостанавливающейся жизнью: и под железными, изуродованными мощным взрывом балками плескалась и играла в воде рыба. Плотва с белым брюшком, красивая. Ряды автомобилей тянулись по шоссе – гроздья нанизанных бус. Издалека, с полей – игрушечные. Вблизи – сиротливые, брошенные. С распахнутыми дверями. И призраки тоже тянулись. Девчонка их почувствовала – когда, вероятно, оставив пикап в конце пробки, долго шла пешком под солнцем, а из салонов на неё глядели выцветшие детские игрушки. Призраки уходящих обратно. Перепуганных, ругающихся, плачущих. Не духи мертвецов, просто тени – трагедия тогда ещё живых.

Мужчина вел под руку пожилую женщину. Трехлетние брат и сестра вцепились в подол платья матери. Кучка подростков, спустившихся из эвакуационного автобуса, озиралась в растерянности, а мимо текла, спотыкалась, шаталась людская истеричная река. Какие-то тётки лаялись между собой, визгливо, до хрипа, трясли друг друга за грудки, мотая пережжёнными патлами. Озверевший, раскрасневшийся, потный служитель закона в зелёном неоне жилетки орал и пытался всех выстроить. Кто-то тащил рюкзаки и тюки, кто-то нёс питомца, бережно завернув его в куртку, кто-то, матеряс