Чтоб не зря
Александр Донских
Ядерная зима – одно из тяжелейших последствий Третьей мировой войны. Рассказ повествует о жителях поселка, осевших в военной подземке. Несмотря на крайнюю сложность выживания и предельное напряжение духа, люди остаются собой. Одни действительно подламываются, окунаются в животное состояние ужаса и стремятся жить во что бы то ни стало, теряют человеческий облик. Другим этого не достает, в их миропредставление включаются и иные понятия – комфорт, власть, системность. Но есть и иные… Для таких жизнь не самоценна, и они готовы ее прожигать и разбазаривать. И, если что-то трогает их сердце, они жертвуют собой без раздумий.
Александр Донских
Чтоб не зря
– Говорят, ядерная зима должна длиться лет под тридцать. Уже десять прошло. Светлее пока не стало ни чуть. Эх! Доживу ли? – Пропыхтел Старик, глотая влажный морозный воздух. Идти было тяжело, а уж разговаривать на ходу – так и вовсе героизм.
– Иди давай, старый пень! – Серый толкнул старика в спину, – или свали с дороги.
Тот замолчал и ускорил шаг. Снегу за ночь навалило прилично, по «свежаку» всегда тяжко пробиваться. Вперед поставили новичка Нечаева. Бедолага впервые вышел на добычу, и так не повезло – метель. Сейчас-то все стихло, но нанесло столько, что в низинах тонули по пояс. Передовому это крайне тяжело, поэтому обычно менялись несколько раз за всю дорогу. Но новичок правил не знал, а те, кто знал – помалкивали. Наконец Старик не выдержал, тронул идущего впереди Нечаева за плечо:
– Ты, дорогой, совсем выбился, еле идем. Ты отступи, я тебя подменю.
Нечаев ступил в сторону, остановился, благодарно взглянул на сердобольца, и согнулся, упершись руками в колени. Его лицо окутало густым паром дыхания. Морозно, но влажно. Лето…
– Через рот не дыши, – назидательно заметил старик и двинулся первым. Идущий за ним Серый опять ткнул стрика кулаком в спину:
– Иди уже, полено горелое! Вперед он полез. Посмотрим, через сколько шагов ты заскулишь.
За Серым шел Бегунов – высокий и статный, он казался благородным офицером. В споры и распри не вступал, всегда держался отстраненно. Этот из политических: отбывал за причастность к попытке переворота. Он тащил огромные деревянные сани с запасом дров, снастями и всяким полезным рыбацким скарбом.
Замыкал колонну надзиратель. Увидев Нечаева на обочине, он несильно ударил его палкой по спине и прикрикнул трубным басом:
– Ты чего тут стал, пустая голова? Ну-ка в стро-ой! Тебя никто сюда не обязывал, сам напросился, дубина. Топай!
Нечаев вступил в стежку и пошел в строю, поглядывая на скользящие впереди санки. День только начинался, а силы уже истощились.
На водохранилище редко ходили вольнонаемные – больно уж тяжелая это работа: идти далеко, дежурить сутки в снегу и непрестанно обивать и очищать полынью от заледи. И поручали эту работу арестантам, немного урезая им сроки заключения.
Забавляясь, надзиратель постукивал Нечаева в спину и наступал на войлочные задники унт:
Это ж надо – сам напросился. Ты что, эй, снеговик, – и он опять ткнул Нечаева палкой, – Решил в озере искупаться?
Нечаев не отвечал, шел молча, стараясь не отставать от саней. Купаться он, конечно, не собирался. Но цель у него была – рыба. Вольнонаемным давали долю – десятину выручки товаром. Уловы набирались небольшие, но за пару суточных дежурств добывалось столько рыбы, сколько в подземке не на всякую месячную зарплату купишь.
Команда взобралась на возвышенность, выдохлась, ослабела и движение остановилось. Старик не дошел до конца подъема, уселся в снег, расстегнул ворот. Даже надзиратель остановился, прильнул плечом к покосившемуся бетонному столбу и дышал громко, с голосом и кряхтеньем. Присели на кирпичную стену развалин, теперь полностью утонувших в снегу. Здесь всегда делали передышку.
– Да… Навалило… – задумчиво протянул Бегунов. Его дыхание было спокойным, ровным.
– А денек-то ничего, солнечный, – крикнул Старик. До места отдыха он не дотянул и теперь лежал поодаль. Вообще он был не старым – лет пятидесяти. Но молодежь называла его дедом, вероятно за его снежно-седую косматую бороду или за телесную дряхлость и шаркающую