Системный склероз. Побег в Шотландию

Ольга Амалфеева

Я поехала умирать. Кроткого и понятного рака у меня нет, а есть тягомотный, старящий, костляво-длинный, обвивающий и душащий системный склероз. Тихо ползущее по организму, протягивающее свои холодные хваткие щупальца нечто. Все, что попадается на пути этого бездушного мерзкого чудовища, все живые, дышащие, мечтающие, веселящиеся, прыгающие и безрассудно делящиеся клетки скомкиваются в грубые холодные рубцы, закостеневают и останавливаются. Мотаясь между больницами, где среди шквального потока типичных и атипичных пневмоний иногда пытались лечить и нечто другое, я честно старалась найти силы. Но их не было. И я поехала умирать. В непонятную, абстрактную, не успевшую закрыть карантинные ворота Шотландию.

Ольга Амалфеева

Системный склероз. Побег в Шотландию

Глава 1. История про кресло

Я поехала умирать.

Так, как писали в невыдуманных историях про рак.

Получив диагноз на белом листочке крупными буквами, героиня садилась в автобус и прислонялась головой к стеклу. За окном шел дождь, стекал по стеклу длинными неровными каплями. Мокрые зигзаги повисали на поворотах, округляясь, вдыхали и стремительно скатывались вниз. Волосы у героини были длинные, картинка черно-белая. Заднее сидение старенького автобуса с железными поручнями вместо подголовников.

Воспоминание о покачиваниях на пружинах желтого пазика тепло отзывается в теле. Я верчусь, пытаясь принять соответствующую сюжету позу. Но жесткое сиденье проваливает спину назад, до иллюминатора далеко, дождя за ним не видно. И вообще ничего не видно. Потому что я боюсь летать и всегда беру билет у прохода. Потому что ночь. И потому что иллюминатор закрыт рукавом красного пуховика, на котором спит, прислонившись к борту, симпатичная девушка. Блондинка. Точно по тексту.

Даже в этой истории я чувствую себя лишней. Мой странный обрывок не вписывается никуда. Кроткого и понятного рака у меня нет, а есть тягомотный, старящий, костляво-длинный, обвивающий и душащий системный склероз. Тихо ползущее по организму, протягивающее свои холодные хваткие щупальца нечто. Все, что попадается на пути этого бездушного мерзкого чудовища, все живые, дышащие, мечтающие, веселящиеся, прыгающие и безрассудно делящиеся клетки скомкиваются в грубые холодные рубцы, закостеневают и останавливаются.

Они написали, что зарубцевалась часть легкого, отмирали ткани пищевода, сосуды и мышцы. Потом подумали, обошли палату и переписали с табличек над кроватями еще пару больших и с десяток маленьких диагнозов. Всего на половину печатного листа мелким шрифтом. У меня ни разу не хватило сил дочитать этот список ни с начала до конца, ни с конца до середины.

В груди дважды шевельнулась большая рыба и забила хвостом, дыхание прервалось. Я постаралась поднять подбородок выше, прямо к панели с кислородными масками и глубоко вдохнуть. Сама мысль о печатном медицинском частоколе двенадцатым кеглем сводила с ума и рвала пульс. Из-за рубцов в сердце ритм и без того постоянно сбивался и не мог встать на место. Думать нельзя, думать не нужно.

Помотавшись три месяца между больницами, где среди потока типичных и атипичных пневмоний иногда лечили ноги, но не могли оказать помощь при сбоях в работе сердца, и больницами, где что-то понимали в жизнеугрожающих аритмиях, но были абсолютно бессильны перед остальным списком, загнанная в шах и мат стремительно приближающимся неизбежным выбором между химиотерапией и стоянием изгоем за дверью единственной больницы, где таких брали и пытались помочь, я удивилась и странно обрадовалась заболевшему вдруг в ночи зубу.

Известное дело, зубы там, где лечат правый локоть и левый желудочек, у нас тоже не пользуют. А потому нужно срочно выписаться и снова встать в многомесячные очереди на госпитализации с терапевтами для направлений, направлениями для анализов и анализами для терапевтов для направлений. И где-то в пируэте улучить момент сдать мазок на ковид и заскочить на ходу в открывающуюся раз в неделю дверь врачебной комиссии с его результатом, действительным еще ближайшие полтора дня.

Я честно попыталась найти силы.

Но их не было.