Рояль в кустах

сезоны отличаются лишь цветом

болото консистенцией гнилья

заранее написано либретто

для жаб и мух и даже соловья

и до оскомин вымучен оркестр

слеп дирижер глухие  скрипачи

балконы аплодируют гротескно

в надушенный платок партер «апчхи»

галёрка пародирует суфлёра

в прыжке пытаясь сцену разглядеть

сражается  в подмышках флёр-а-флёра

мазок  с привычкой пагубной потеть

наполовину пуст флакон тройного

наполовину полон малый град

актёр изображавший полового

хотел бы «кушать подано» сыграть

но роль предается по наследству

и в первый ряд не продают билет

и на афишах если приглядеться

одни и те же рожи много лет

прилипли тени в промежутках света

с заученною фразой на устах

наивно ищут лишнего билета

и ждут рояля белого а кустах

а пианист пропивший все бекары

упрямо тычет пальцем в до диез

в свои шестнадцать лет он слишком старый

чтоб проявлять к афишам интерес

берет рюкзак заученной дорогой

в покупок неизбежности процесс

хлеб молоко замешкавшись немного

горошек в банке мятой – для принцесс

Зима зима

зима зима

и пауза в словах

многозначительна снегов холодность

на улице во мне и в моих снах

исходников расходных безысходность

снуют по мерзлым веткам воробьи

чирикают  о всякой канители

и как-то глупо думать о ту би

ту би  или не ту ну в самом деле

зима зима  паскудная пора

да ерунда  сезонная подробность

обычный лед в обычности ведра

пришедшего от времени в негодность

и тут уж хоть крути хоть не крути

но и весной того что не успели

нам не успеть  растает снег ручьи

домоют что не вымели метели

зима.. зима..

спокойна как мертвец

меланхоличность дров и непригодность

ни черных древ ни пастбищ для овец

ни вычурных лошадок иноходность

я разбиваю взгляд до глубины

зимующей пытаясь доглядеться

осколками зрачков  в  глаза зимы

она мне лед прикладывает к сердцу

и замирает весь круговорот

я из ледышек складываю слово

направо слева и наоборот

одно и то же  пошло бестолково.

ушла б в запой да толку от него

еще сильней раскачивает кресло

я б умерла но только до того

как началось сознательное детство

Я танцую

я пахну табаком и онанизмом

в прожилках лист нательных  эпиграмм

а голуби расселись по карнизам

напрасно – ничего я им не дам

в морозы открываю настежь окна

примерзла дверь давно остыла печь

мне непонятны выдержки блокнота

мне тишина мила постыла речь

я не пускала корни мне не надо

воды земли любимых и друзей

букеты ненавижу с шоколадом

и вечно срущих наглых сизарей

мышей и крыс  болтающих молчащих

худых и толстых сложных и простых

чем дальше в лес тем меньше настоящих

и чем роднее тем больней под дых

чем глубже рана тем сильней желание

расковырять  чтобы увидеть дно

и как ни странно для Него желанная

и говорит любимая давно

когда в глазах  любовь зрачки сжигает

когда внутри разорвано в клочки

и места нет живого от нагаек

и кто-то там в тебе орет – молчи

нет разницы в погоде настроении

зашкалена привычная шкала

и ненавидишь тень и отражение

и жжется многолетняя зола

с  трудом дается каждое движение

не то чтоб больно, просто ни к чему

и на себя ты смотришь с сожалением

а на других не смотришь

почему

вот именно тогда, почти у края

тебя хватают  как слепых щенят

и тычут мордой в то чего не знают

при этом омерзительно пи*дят

закройте рот и уберите руки

их не отмыть коль тронете меня

идите нах*й  я танцую вуги

понятно вам – танцую  буги я.

Колыбельная в облаках

дело было вчера я топтала сугроб

в направлении мне непонятном

вдоль дороги засыпанной под потолок

в окончании дня суррогатном

до автобуса пять или десять минут

как назло  зажигалку забыла

вдохи колкие холодом легкие мнут

потерпеть или до магазина

и пошла километра четыре всего

да хоть десять была бы причина

то ли бог то ли черт подогнал мне его

вдруг такси и помятый мужчина

говорит: Вам куда? говорит: Довезу

и в глаза ни гу-гу  мим безлицый

на переднее и понесла ерун