1
Я отрешенно поглядывала на многоэтажное здание, возвышающееся передо мной, и тщетно пыталась вспомнить, на какую сторону выходят окна нужной мне квартиры. Наверное, спустя столько лет я должна была бы предаваться воспоминаниям о прожитых здесь годах, но я не помнила ни секунды, проведенной в стенах этого дома. Не помнила также сами стены, в какой цвет они окрашены, какие обои, какой потолок, сколько комнат в квартире. Ничего. Пять лет назад я была в городе всего лишь три дня по просьбе тети, чтобы отвести подарок к юбилею нашим родственникам, – они показались мне вечностью. Однако за эти три дня я пробыла в доме в общей сложности не больше двух часов, но уже успела возненавидеть эти стены. Да и не только их, но еще и обитателей этого дома.
Семен и Луиза, мои родители, никогда не жаловали нежданных гостей. Поэтому, когда я заехала к ним просто из вежливости, знала, что они не будут рады меня видеть на пороге собственного дома. Тем не менее маленький мальчик с удивительно небрежной прической был рад увидеть сестру спустя столько лет.
Наверное, в какой-то мере я нарочно подавляла эмоции, чтобы ничего не чувствовать. Годы назад, хороня своего любимого дядю Гришу, я сказала Юле, своей старшей сестре, что больше не хочу чувствовать эту боль. Она сама была не в состоянии о чем-либо думать, понять, что я желала до нее донести, потому просто проигнорировала мои слова. Но когда в ту ночь, лежа в своей кровати, я слышала сквозь стены приглушенный плач Юли, обещала себе, что больше никогда не поддамся этим эмоциям. Не буду плакать или смеяться от всей души, не буду чувствовать радость или восторг от чего-либо. Не буду ощущать боль, ее больше не будет. Не будет страданий и скорби.
И сейчас, стоя здесь, напротив этого дома, в холодный мартовский день, безрезультатно стараясь увернуться от порыва ветра, развевающего мои длинные темные волосы и темно-коричневое пальто, я пыталась отыскать в закоулках сознания хотя бы малейшее чувство скорби. Но его не было. Может быть, дело в том, что я попросту не в состоянии скорбеть по этим людям.
В звонок я позвонила уже третий раз, и на секунду показалось, что он просто мне не откроет. Наверное, он давно уже взглянул в глазок, потому понял, кто стоит за порогом. И ничуть не удивительно, что дверь так и оставалась запертой. Миша – мой младший брат, которому вскоре исполнится девятнадцать лет, сейчас находился в доме один. Мне так и не посчастливилось узнать, каково это бывать в этом доме в одиночестве. По крайней мере, в прямом смысле этого слова.
Мне едва ли исполнилось шесть лет, когда тетя Маша увезла меня и Юлю в свой город. В один из дней она приехала к нам без предупреждения и сказала Семену, что забирает нас к себе, потому что, по ее мнению, все стало невыносимо. Мишу брать она никогда бы не стала, поскольку не считала его любимым племянником. Она не выносила его присутствия, так же как и Миша не любил ее. Дядя Гриша же был очень добрым человеком и относился к Мише, как и к нам, тем не менее даже это не могло заставить мальчика проникнуться симпатией к неприятным для него родственникам.
Я не смела утверждать, что он не любил Семена или Луизу, ведь когда я уехала, Мише было всего лишь четыре года, откуда же мне знать. Он буквально только научился говорить, но не изъяснялся отчетливо и, естественно, не мог сформулировать свои истинные желания и чувства. Однако в последний приезд мне показалось, что Миша ведет себя как обычный подросток-бунтарь, который проклинает родителей за любой запрет, при этом наедине с самим собой признается, что они единственные люди, способные простить его и принять, каким бы он ни был.
Когда тетя Маша привезла нас с Юлей в свою квартиру, я долгое время была напугана, что Семен приедет за нами. Смутно вспоминались те годы, но ощущение, что я не хотела возвращаться обратно, четко врезалось в память. Неизвестно, о чем в тот момент думала Юля, которой уже было больше четырнадцати лет, – вслух сестра не высказывалась. Наверное, также опасалась возвращаться в ту жизнь, которая была далека от идеала. Юля и Миша принимали участие в жизни семьи, а я будто не являлась