Собрание сочинений. Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы

Юрий Витальевич Мамлеев

Собрание сочинений Юрия Мамлеева #3

Юрий Мамлеев – родоначальник жанра метафизического реализма, основатель литературно-философской школы. Сверхзадача метафизика – раскрытие внутренних бездн, которые таятся в душе человека. Самое афористичное определение прозы Мамлеева – Литература конца света.

Жизнь довольно кошмарна: она коротка… Настоящая литература обладает эффектом катарсиса – который безусловен в прозе Юрия Мамлеева – ее исход таинственное очищение, даже если жизнь описана в ней как грязь. Главная цель писателя – сохранить или разбудить духовное начало в человеке, осознав существование великой метафизической тайны Бытия.

В 3-й том Собрания сочинений включены романы «Крылья ужаса», «Мир и хохот», а также циклы рассказов.

Юрий Витальевич Мамлеев

Собрание сочинений. Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы

© Мамлеев Ю.В., наследник, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Крылья ужаса

I

В московском переулке, под названием Переходный, что на окраине города, дом № 8 внешне не занимал особого положения. Дом как дом, деревянный, старый, трехэтажный, с зеленым двориком, с пристройками и многочисленными жильцами. Рядом ютились другие дома и домишки, образуя как бы единое сообщество. Но народец в доме 8 подобрался – волею судеб – весьма и весьма своеобычный…

Люда Парфенова, молодая женщина лет тридцати, много и странно кочевавшая на этом свете, переехала в дом № 8 относительно недавно. Жила она здесь в маленькой двухкомнатной квартирке одна.

История ее была такова.

Постоянно ее преследовали люди, охваченные необычной жаждой жить, жить вопреки факту и вопреки самой природе. Еще в детстве ее любимый мальчик сошел с ума от этой идеи; глаза его надломились от какой-то бешеной жажды жизни в самой себе. Так что Люда без дрожи губ не могла на него смотреть. А потом мальчик пропал навсегда.

С любовью у Люды – вначале – тоже были странности. О любви она впервые узнала – еще девочкой, в детстве, – подсмотрев соитие умирающих, затаенно, через окно низенького соседнего дома. Хозяин там был тяжело болен, недалек от смерти, но, несмотря на это, приводил к себе – для страстей – такую же больную, обреченную, с которой познакомился в очереди у врача.

Люда, согнувшись от ужаса и жалости, смотрела тогда на их трепет и подслушивала так не раз, потому что приковал ее не только трепет, но и слова, и еще некий ласково-смрадный полуад, растворенный в их комнате. Особенно неиствовал соседушка – пожилой уже в сущности человек – и плакал от оргазма, а потом визжал, что не хочет умирать.

Видела Люда не раз, как он сперму свою клал себе в чай, чтобы выпить «бессмертие». А женщина тоже плакала и отвращала его от этого, но сама тоже хотела жить и цеплялась руками во время соития за кровать. И дышала так судорожно, что, казалось, готова была сама наполниться воздухом, чтобы стать им, этим воздухом, таким живым и неуловимым… растворенным везде… нежным и вездесущим… Но это плохо ей удавалось, и капли липкого смертного пота стекали с ее лица, и она гладила свои уходящие руки, плотские руки, которые никак не могли стать воздушными, недоступными для смерти. И тогда она хохотала и плакала, и опять целовала мужчину, и они, слипшись, в предсмертной судороге, выли и стонали, и их некрасивые, тронутые разложением тела выделялись в полумраке комнаты. И Люда видела все это, и понимала…

Она почему-то не считала тогда саму себя бессмертной, как многие полагают в ее невинном возрасте, может быть, потому, что сама много болела. И поэтому такие сцены выворачивали ее душу, и она бесилась, и с детства (топнув ножкой) часто думала о том, есть ли на свете способы стать бессмертной. Но умирающих этих любовников полюбила болезненно, не по-детски, и дарила им игрушки, приносила картошку после их соитий, и поразилась, когда однажды узнала, что женщина померла. И мужчина-сосед выл по своей сосмертнице, но потом, говорят, нашел другую умирающую, но не успел насладиться, так как сам скоро умер. И вид его после смерти – Людонька подсмотрела – был ненормален: он чуть