Заговор поэтов: 1921
Станислав Казимирович Росовецкий
Лето 1921 года. Молодой петроградский поэт и переводчик В. Гривнич становится секретарём Писательского комитета для празднования 100-летнего юбилея Ф. М. Достоевского, спонсируемого меценатом Иблисовым. Собирая участников действа, Гривнич встречается с Блоком, Гумилёвым, Мандельштамом, Андреем Белым, Кузминым и Ахматовой в Петрограде, а после расстрела Гумилёва – с Каменским, Брюсовым, Цветаевой, Есениным, Пастернаком и Маяковским в Москве… Но так ли очевидна цель создания Писательского комитета?
Для поклонников русской поэзии «серебряного века» и всех любителей интеллектуальной остросюжетной прозы.
Станислав Казимирович Росовецкий
Заговор поэтов: 1921
Пролог
Завороженный тривиальным, как цитата из «Евгения Онегина», петербургским пейзажем, он вдруг осознал, что никогда не решится прыгнуть в свинцовые невские волны. Этот способ – для совсем уж отчаявшихся, тем и на комфортность последних своих мгновений наплевать…
– Совершенно с вами согласен, молодой человек. Не стоит. Грязновата водичка.
Хрипловатый уверенный голос умолк за спиной Гривнича. Мгновенно отвлекшись от тусклого медного зеркала Невы и багровеющей над нею в закатных лучах Петропавловской крепости, Гривнич преодолел оцепенение страха и медленно, чтобы не спровоцировать невзначай незнакомца, развернулся. Успокаивал себя соображением, что человек, говорящий на правильном, с петербургскими гласными, литературном языке, едва ли, замолчав, тут же воткнёт тебе финку в бок.
Гривнич не ошибся. Незнакомец отнюдь не походил на питерского апаша или хулигана с рабочей окраины. Весь в чёрном, в чёрной бороде и в чёрных же лайковых перчатках, смотрелся он служащим дорогой похоронной конторы, перенесенным из довоенного прошлого. Точнее, можно было его принять за гробовщика – если бы не пронзительный взгляд глубоко запавших глаз. Отбросил Гривнич и поспешное предположение, что перед ним старорежимный швейцар или официант, разыгрывающий аристократа в отсутствие природных графов и баронов.
– Чем могу быть полезен, гражданин? – вежливо осведомился Гривнич.
В ответ незнакомец зачастил с несколько искусственной развязностью:
– Будете полезны, будете – если я имею дело с Валерием Осиповичем Гривничем, молодым человеком под тридцать без определенных занятий, он же – начинающий (давненько уж, признаться, изволите ходить в начинающих) поэт и переводчик Валерий Бренич. Я ведь не дал маху? Вам ещё бы руками опереться на парапет и ножки этак вот перекрестить – и были бы мы с вами, как Пушкин и Онегин на рисунке Нотбека, гравированном ещё одним, таким же никому теперь не интересным немцем.
– И всё-таки… Вы, значит, скупили мои векселя?
– Какие ещё векселя? В наше-то время? Впрочем, мне известно незавидное состояние ваших финансов, и я к вам, напротив, с достаточно выгодным предложением, способным решить основные ваши проблемы.
– Вот оно что… – протянул Гривнич, наливаясь злобой и лицом темнея. – Так вот оно что! Вы, значит, из этих самых, из «юрочек»? В таком случае позвольте вам заметить, что обращаетесь не по адресу. Моя, известная в узких богемных кругах Петербурга, влюбленность в некоего прославленного поэта…
– В душку Михайлу Кузмина! Как же, наслышаны, Валерий Осипович, – развязно вставил незнакомец. – Да только…
– …влюбленность чисто литературная и, если вам, сударь, известно это слово, платоническая, не дает оснований избирать меня объектом грязных предложений!
– Да нет же! – беззвучно всплеснул чёрными лайковыми ладонями собеседник. – Вы только что сами себе сделали это поистине грязное предложение, господин Гривнич! И неуместное, поверьте! Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь порядочный, то бишь платежеспособный любитель ласковых юношей польстился бы теперь на вас, вспыльчивый вы мой Валерий Осипович. Из нежного возраста вышли, животик у вас вон прорезался (это с зимней голодухи-то надуло?), а лобик – тот, напротив, уже несколько оголился. Нет, нет и нет!
– Кто дал вам право оскорблять меня? – набычился Гривнич.
– А что – никак жалеете, что наган свой солдатский с собой не прихватили? Прямо так и пальнули бы в