Злые времена

«Блин, да чего ж опять такой кипяток?!» – я сцепил зубы, и невольно отпустил педаль душа. Кипяток тут же прекратился, и я, ругнувшись, нажал снова. М-мать, горячо-то как!

Шахтовая мойка это вам не шутки. Здоровенная комната, где из пола торчат гнутые ржавые трубы с насадками-лейками на концах. В полу такие же ржавые педали. Наступил – вода льется, убрал ногу – нет воды. Регулировка горячая – холодная? Ага, щас. Нет такой роскоши в нашей мойке, такое только для белых касок, то есть для начальников. А мы и так не обломимся.

Намылил голову и принялся ожесточенно драть тело грубой мочалкой, отмывая и отскребая угольную пыль. За восемь часов смены она проникает в кожу так глубоко, что отдирать приходится с мясом. А уж у взрывника с пылью особые отношения… Ну ничего, мы привычные. Тааак, намыленными пальцами в глаза, пыли и там целый склад, отчего у шахтеров глаза будто подведенные. Помнится, бывали эксцессы, когда в нашем городишке появились заезжие и первым делом спросили у одного из мужиков, чего это он накрашенный ходит. Били их долго и со вкусом.

А кипяток из лейки такой крутой, что шкура скоро пластами слезать начнет. Рядом так же ругался сквозь зубы Михалыч, старый ГРОЗ (горнорабочий очистного забоя), кряжистый, с коротким ежиком седых волос и татуировкой в виде плавающей в бочке русалки, жарко обнимавшей сидящего на краю этой самой бочки лихого моряка. Михалыч пятнадцать календарей во флоте отслужил. Густой пар клубами поднимался в мойке, и свет из больших окон едва пробивался сквозь него. Отпустив педаль, я постоял немного, остывая и давая телу отдохнуть. Ну… Наступил на педаль и… ничего. Ни капли воды. Мужики в мойке загомонили, Михалыч повернулся ко мне и спросил, отплевываясь:

– Че это они воду нам отрубили, а? Совсем краев не видят? Сань, че молчишь-то?

Голос у него был низкий и хриплый, прокуренный.

Я хмыкнул:

– Мне-то откуда знать? Щас вон Петруха сгоняет до прачки, спросит, да, Петрух?

Петруха, молодой помощник ГРОЗа, сорвался с места. Так и должно быть, кто молодой, тот и бегает. Михалыч нажал на педаль в надежде, что вода все же пойдет.

Через пару минут вернулся Петруха, сказал, вытаращив на нас свои и так навыкате глаза:

– Щас дадут, чего-то там у них… – и махнул рукой, отчаявшись объяснить.

В мойке было ощутимо холодно. Кафельные пол и стены, здоровенные окна, совсем не пластиковые, из которых ощутимо сквозняком. А на улице меж тем Крещение, так что с погодой сами понимаете. Я начал замерзать, хотелось уже кипяточку, того самого, на который только что безбожно ругался. Не зря говорят: хочешь сделать человеку хорошо, сделай ему плохо, а потом еще хуже. Чего они там тянут кота за разные подробности? Хотелось курить, но еще больше хотелось помыться и одеться. Ну и спать хотелось, куда без этого. Смена-то была ночная, самая долгая. Наконец из лейки ливанула вода… блин, ледяная! Да е-мае! Я подождал чуть, в наивной надежде, что вода сольется и следом хлынет долгожданный кипяток. Ну или хотя бы чуть потеплее. Не дождался. Мыло засохло на коже, и пришлось мылиться еще раз…

В раздевалке висел густой портяночный дух, но было тепло. Я присел на отполированную тысячами сидевших тут шахтеров деревянную лавку, прислонился спиной к холодной стене, окрашенной до половины синей краской, прикрыл глаза.

– Сань! Кончай ночевать, домой пора – кто-то толкнул меня в плечо. Я открыл глаза. Мда, задремал, устал сегодня. Набегался по ходкам со сверлом да взрывчаткой. А то сверло худо-бедно тридцать кило, да взрывчатка, да машинка, да топор, да тормозок… да мало ли на себе шахтер таскает? Я поднялся, открыл свой шкафчик и принялся одеваться.

На улице мороз такой, что дыхание перехватывает, а птицы сидят, нахохлившись, и стараются не шевелиться лишний раз. Мужики торопливо раскуривают сигареты, прикрываясь ладонями от ветра, перед комбинатом стоит вахтовка – некоторым до дома далеко добираться. Мне в этом смысле проще, до дома метров пятьсот всего.

Я с наслаждением затянулся, выдохнул дым в морозный воздух. Как же хорошо покурить-то! В шахте курить дураков нет. Хотя есть конечно, но мы их быстро лечим. Си