Посвящается моим детям: Серафиму и Аграфене, которые были незаконно и вероломно выкрадены моей алчной, бесчестной матерью и бездетной, лживой сестрой. С помощью коррупционной Службы Защиты Детей Штата Флорида, они удерживались ими в продолжении более 4 лет.

«Что я делаю на свете?

Слушаю свою душу.»

– Марина Цветаева

    «Мне отмщение, и аз воздам»

    (Рим.12:19).

Фотография на обложке: Автор книги. Атлантический океан. Рассвет.

Фотограф: Самуэл Миллер

ПРОЛОГ

Мама умерла, когда моему старшему брату, Серафиму, было 9 лет, а мне, его сестре, – только 7.

Умерла она в возрасте 43 лет.

Причиной смерти, Папа всегда указывал как «астматический приступ» и непременно, тут же, с облегчением в сердце, указывал на тот факт, что ни брат, ни я, этого заболевания не унаследовали. Указывал он на этот факт как-то уж, очень скороспешно, и даже для нас, в детском возрасте, очевидно было, что Папа не желал говорить о самой смерти Мамы и тем более, что-то нам объяснять.

Конечно, детьми, мы спрашивали его неоднократно: «Папа, а как умирают от астмы?» и он отвечал кратко, отрывисто, с явным нежеланием: «Просто перестают дышать». Я с братом тут же, балагуря, наперебой, демонстрировали это «не дышать», но мгновенно начинали нервничать уже после 5 секунд, в дичайшем ужасе пугаясь того, что дыхание не возобновится или, возобновившись, тут же остановится из-за нашего неразумного эксперимента. Мы начинали дышать быстро, глубоко и всё это кончалось раскатистым, бесшабашным и добродушным смехом. Не надо нас судить: мы были лишь детьми!

Папа резко холодел, менял тему и, частенько, выгонял нас прочь с глаз долой: «Ну, всё, давайте-ка, идите! Заниматься делами».

Чуть позже, пару лет спустя, мы как-то спросили его, с осторожностью: «А Маме… было больно?». Папа уверил, уберегая нас, что «Нет, нет… всё произошло очень быстро… Она не смогла больше дышать, потеряла сознание, остановилось сердце и всё. Не стало Вашей Мамы. В госпиталь, в карете „скорой помощи“, её доставили уже как „скончавшейся по прибытии“, а уж в реанимации, врачи не смогли воcстановить работу сердца. 3 часа мучились (это при том, что протокол гласит „работать“ над пациентом, только 15 минут), а я настаивал под всевозможными угрозами и стращаниями, засудить и прочее такое: продолжать пытаться её оживить и привести в жизненное состояние, даже, если она обратилась бы в „овощ“, но дети смогут её видеть, живой. Непосильные труды, упрямство и величайшая самоотдача врачей, – Увы! – не увенчались успехом, и Мама, всё-таки, умерла.»

Не любил он говорить об этом и, по большей части, наотрез уклонялся. С годами, мы перестали поднимать эту тему, а Папа, если и упоминал Маму, то лишь чтобы ещё раз нам напомнить, что мы унаследовали ту или иную черту характера или жест: «Совсем как Ваша Мама». И на его лице отображалась такой силы, трагедия и боль, которую трудно облечь в слова: словно затмение солнца внезапно проскользало. Однако, было подспудное, неприятное и подтачиваемое ощущение того, что Папа что-то нам не договаривал и утаивал от меня с братом, но тогда до смысла этого «подспудного чувства», мы не доискивались, вместе с тем, оно прочно хранилось внутри и теребило, время от времени.

Повзрослев, и начав изучение этого заболевания, углубляясь в его детали, я стала задаваться очевидным вопросом: «Как же так вышло, что Мама умерла от астмы? Ведь болела она с детства, лекарства были, денег по рассказам Папы – хватало, да и жила она не в стране, так называемого, третьего мира, а в США!». На представление моих фактов, Папа тут же, наскоро и суетливо перечислял, что «они в то время жили за городом», «госпиталь был далеко» и «скорая помощь» просто не успела вовремя подъехать».

Однако, чем старше я становилась, тем слабее я верила его объяснениям и уверениям: неубедительными были факты и неубедительна была его интонация, с которой он вновь и вновь вторил всё одно и тоже, но спорить с ним не было никакого толка: он болезненно раздражался видимо волновался, а с его слабым сердцем это было опасным. Расспросить и разузнать что-либо было не у кого: никаких свидетелей того события не существо