Брюсов

Я верю: правила современных виршей не слишком уж строги,

Напишу, пожалуй, без рифмы, как у Брюсова с его «о, закрой свои бледные ноги»,

Хм, я же о серебряном веке хотела, а получился рэп,

Надеюсь, что это не будет опасно для так называемых духовных скреп.

И если то, что ты сделал для хип-хопа в свои годы – это его не слушал,

Возможно, я смогу предложить тебе что-то лучшее,

Если ты не убивал в себе человека без права амнистии,

Так же, как я, играл в декаданс и слушал группу «Агата Кристи»,

И если ты не из тех, кому одинаково безразличны и лирика и проза,

И если ты не поддерживаешь ту часть поколения, что будет выкошена циррозом,

Поймай мою волну, попади в паутину,

Ты сначала можешь не понять, что к чему,

Но всё равно это станет необходимым,

Настройся на поэтический ритм – это тебе не Голос Америки.

Ты можешь быть журналистом и злостных номенклатурщиков опрашивать уверенно,

Ты можешь иметь внутри стержень, а внешне слабым казаться,

Но если душа твоя под стихи заточена,

Ты из любого болота себя вытянешь за волосы.

В прострации

Я ничего не романтизирую, это вы всё опошляете,

Москва по-прежнему говорит и показывает, а вы всё палки в колёса вставляете.

Можно не гадать как Гамлет «быть или не быть», а как Дон Кихот воевать с ветряными мельницами,

Правда, если уповать на то, что в ходе этого чья-то кровь прольётся,

Тогда мало что существенно изменится.

Даже так – это будет наиболее действенным способом усугубить сложившуюся ситуацию,

И я пока не на коне, но лишь потому, что оказалась в гостеприимно мне двери распахнувшей прострации.

И что с того? По крайней мере, здесь интересно:

Люди не грызутся между собой и не отдаляются с лёгкой руки технологического прогресса.

На всех шести континентах

Никого не поминая всуе,

Сочиняю – следовательно, существую.

В море истин не вижу ни единого корабля,

А это значит, что пришла пора всё начинать с нуля.

Помня о том, что главный инстинкт – это всё-таки страх,

Я не стремлюсь свернуть горы или обратить их в прах.

И затем, чтобы избежать морального насилия,

Я буду учить португальский и хотеть в Бразилию.

Пока моя душа не распята на всех шести континентах,

Я буду создавать свою дивизию света.

Мимо

Ежедневно по строчке, мир распущен по нитке,

Едва выжившим – почести, просто смелым – улыбки.

Этот призрачный город утопает в напалме,

И тут каждый второй – что отец Лоры Палмер.

Чтобы всё, чем дышу, защитить от простоя,

Я фланирую мимо ханжей и героев.

Страдающее Средневековье

Мне жаль, Блаженный Августин,

Но всё давно украдено.

Уймись, поверь и отпусти,

Не пой о божьем граде нам.

Лети, раз крылья не забыл

В пыли чужих квартир ты.

Над головой – венец светил,

На пальцах – запах мирта.

Не плачь, монах Доминиканы,

Не плачь, Фома Аквинский.

Схоластика твоя жива, но

В моде и английский.

Мир старый хрупок словно мел,

Где плеть, там же и плоть,

Пока для неотложных дел

Не вызовет Господь.

Чунга неизвестного Чанга

Снег колотит по крышам с интенcивностью бонго,

Атакует зима искромётно с каждого фланга.

Но наступит пора, и я с тобою останусь надолго,

Моя Чунга никому неизвестного старины Чанга.

Я сравненья искала – нелепо да и неумело.

Пусть судьба капитан, а я – мелкий сопливенький юнга,

Но наступит пора, и я стану с тобой одним целым,

Моя мхом и дождями укрытая, милая Чунга.

Мечты из полиуретана

Друзья улетят в не мою неэвклидову плоскость

И там растворятся в мечтах из полиуретана.

Грядёт заварушка почище, чем в девяностых,

Но я, как и раньше, беззвучно застыну в асанах.

Они режут души – такая циничная жатва,

Удача – отныне я не отношусь к этой группе,

Мне маленький Будда несёт лотос от Бодхисатвы,

А мимо плывут в перевёрнутом вакууме гуппи.

Друзья грызут глотки, истеря с интонацией Баньши,

Сморгну на мгновенье – сколько было уж этих мгновений?

Они вьются в танце у стен поэтической башни,

А я в ней себя берегу – всё для перерождений.

Делай

Одолеть в бесконечном итоге,

Оглушит