Дорога из Кумарино в Прёт
Алексей Рачунь
Рассказчик отправляется на маршрутке из Кумарино в Прёт. Цели его неясны. То ли это бегство от кого-то, то ли от себя. То ли начало долгого пути, то ли завершение. Компанию главному герою составляют случайные попутчики, все как один со странностями. Впрочем, и главный герой не лишён их. Среди попутчиков общительностью, непринуждённым поведением и задатками ясновидения выделяется один, Клочковатый. Попытки рассказчика понять себя, свои устремления, свои цели, определиться с путем то и дело, когда бесцеремонно и прямо, а когда и исподволь, прерываются будто бы читающим мысли рассказчика Клочковатым. Впрочем, его обрывистая, бессвязная речь кажется всей маршрутке лишь вязким бредом безобидного умалишённого. Однако дорога вдруг меняет направление и гримасничанье Клочковатого обретает значение. Содержит нецензурную брань.
1.
Хмурой, нескончаемой пятницей уезжал я из Кумарино в Прёт. Не по делу и не просто так, а по какой-то непонятной тяге. Что-то меня влекло.
Сойдя, с тощим рюкзаком, с подножки маршрутки на привокзальной площади я уже собрался было идти к билетной кассе, как обнаружил, что стою аккурат в псиной блевотине.
Закурил. Задумался. Сколько раз уже я в неё ступал?
Собачья пасть кассы выплюнула клочок бумаги, извещавший о том, что место моё в микроавтобусе – тринадцатое, и что отшествие его через час. А ботинки уже начинали вонять давешними собачьими харчами. Мухи роились возле обуви, то припадая к брызгам, то, при шевелении ногами, разом отлетая от них. Выглядела сия пульсация как бесконечная череда микровзрывов. Зреть их было занятно, а обонять нет. Купить воды для мытья башмаков, и пива для омовения души – это показалось мне разумной мыслью. Тем более, других и не было. Потому и направился я к шеренге тоскливых облупившихся ларьков.
В одном из них работала моя бывшая одноклассница Люська.
Вымыв обувь и глотнув из банки пива, я сообщил ей, что мол, поехал в Прёт, зачем, не знаю и, может быть, оттуда ломанусь автостопом в Крым. Или в Мурманск. Дескать, север-юг, какая разница. Нигде жизни нет, но везде живут как-то.
– Живут? Не пизди! Где ты видел, чтобы кто-то жил. Это не жизнь, а житие какое-то, – сообщила, жуя жвачку, Люська.
– Твоя-то точно житие, – подколол я Люську.
– А то! А так ты молодец конечно, чё! Сваливаешь.
– Так уж, какой раз, – отмахнулся я.
– Тогда не молодец, – согласилась Люська. – А я, вот мужа своего вчера отмудохала. Упырь ибо. Всю кровь из меня высосал…
– Так ты брось его.
– Кого?
– Упыря своего.
Люська взглянула на меня искоса.
– Нахрена?
–Что нахрена, – настала моя очередь недоумевать.
–Нахрена бросать?
–Ну, коли он упырь, брось его.
–Ой, а то другие не такие же! Еще хуже! Кругом одни упыри. Все только и делают, что кровь сосут. Мужья у жен, жены у мужей, дети у родителей, родители у детей.… И даже незнакомые и малознакомые люди друг у друга. Вот ты сидишь тут, сосешь пиво, а я у тебя сосу кровь. Чё ты ухмыляешься, слегонца, но подсасываю…
– Что еще умеешь подсасывать? –едва спросив, увернулся я от пущенного калькулятора.
– Допиздишь, будешь физраствор из капельницы сосать, – беззлобно сообщила Люська.
– Это потом. А я у кого кровь пью? – меня стала занимать забавная Люськина теория.
– Ты-то? – Люська задумалась. – Не знаю. Ты же у нас один, перекати-поле, оторви-да-выбрось… Ну не пьёшь, так будешь. Так жизнь устроена.
2.
Объявили посадку. В микроавтобусе подбиралось общество: бородатый мужик с «Советским спортом»; девка с испуганным лицом; две, зло зыркающие, шуршащие бабки; клочковатый, бомжеватый, нервный мужичонка; ещё пассажиры.
Поехали. Я задумался. Глядя через запыленное заднее стекло с выведенной пальцем надписью «ьвобюл = ичах + ашаМ», я вдруг вспомнил прапорщика Зарембо, старшину нашей роты – заповедного баклана, крошившего башкой кирпичи. Он говорил нам, салагам-первогодкам:
– При стремительном наступлении, ушлёпки, нужно чаще оглядываться назад, чтобы узнавать, при отступлении, местность.
Вот и сейчас я глядел на дорогу, разбитую и кривую, с захламленными обочинами, неряшливыми остановками, тощими кустами, т