Человек, который не мог умереть

Николай Иванович Левченко

Действие происходит во время военных действий в Восточной Украине. Герой теряет память, забывает, кто он, и начинает жить под чужой фамилией. Смерть не берет его, пока он не расскажет полностью кому-нибудь свою историю.

Сидя перед ним, пока я мог уверенно сказать лишь то, что прежде мы ни разу не встречались. Сначала этот господин задумчиво поглядывал на редких праздных посетителей кафе, потягивал из запотевшего бокала свой токай и ни о чем не спрашивал. Но только мы заговорили, мне почему-то сразу стал припоминаться любопытный случай. Он был из ряда тех, которые всегда манят своей необъяснимостью, надолго запечатлеваются в душе, при этом, даже если проанализировать все сведения и допустить наличие закравшихся в рассказ неточностей, конечный результат значительно выходит за границы понимания. На самом деле, как я помнил, таких загадочных событий, весьма поверхностно и путано описанных в литературе, было два: один произошел во время Первой мировой войны на австро-сербском фронте, другой, но приблизительно при тех же обстоятельствах, спустя столетие сравнительно недавно. И именно о нем, со ссылкой на его вторичность и некую закономерность, была короткая заметка в одном из ежегодных популярных сборников, который незадолго до того с лотка бульварного разносчика мне подвернулся под руку. Бродя по набережной, я пролистал его. Сборник представлял собой брошюру в 45 страниц и выходил под заголовком «Необычайные события: свидетельства и факты». Один из очерков, даже и при всей своей сумбурности, заинтересовал меня; присев на пустовавшую скамью у парапета, я прочитал его. Документальная нечеткость изложения, должно быть, объяснялась тем, что двое очевидцев – посыльный прапорщик и раненный в ключицу рядовой, отправленные накануне в штаб полка и в расположенный неподалеку госпиталь, сумели под присягой подтвердить лишь то, что вечером отряд был на опушке леса, где остановился для ночлега перед боем, а утром целиком исчез. Свидетельства кого-то из бойцов того пропавшего подразделения ни в донесениях разведки, ни в периодической печати с тех пор ни разу не всплывали. Предположение о том, что они дезертировали, тоже отпадало: воины исчезли вместе со своим оружием, транспортными средствами, боеприпасами и полевыми укреплениями.

– Вот, еще одна загадка в наш рациональный век! А говорят, что их уж не осталось, – сказал я своему русскоязычному соседу.

– Да, тоже видел этот альманах, – с паузой ответил он. – Но раз уж вы упомянули о загадках, позвольте рассказать одну историю. Хотите, связывайте ее с этим уникальным случаем, хотите, нет. Это об одном моем знакомом. Причем, за абсолютную правдивость его описаний я вполне ручаюсь.

Мой собеседник обладал такой наружностью, что только по его комплекции и взвешенной манере рассуждений можно было бы предположить, что ему давно перевалило уж за тридцать. У него было округлое и гладкое лицо, как бронзовая маска от загара, если не сравнить то с чем-нибудь еще похуже: на нем не отражалось никаких эмоций, оно было как вовсе не подвержено нормальной мимике. Оттенок карих глаз почти сливался с кожей на щеках. И если б не соломенные, немного вьющиеся волосы и поразительная бледность рук, словно он всю жизнь ходил в глухом плаще, то можно было бы предположить, что он откуда-то с экваториальных островов или из Южной Азии. Его глаза были блестящими и выпуклыми как у индусов. Взаимодействие подвижных пухлых губ, когда он говорил, немного оживляло выражение его железного лица, которое при некотором воображении казалось частью карнавального костюма, хотя на нем была вполне обычная одежда. Глаженые кремовые брюки и белая хлопчатая рубашка делали его фигуру ординарно-будничной, – если бы не мертвенное выражение лица, то он ничем не выделялся из толпы. С тех пор, как этот человек с галантным извинением расположился рядом, он с интервалами заказывал бокал токайского вина, каждый раз напоминая, чтобы его лучше охладили, и, вероятно, успел выпить уже целую бутылку. Жареный фазан, который здесь готовили в горшочках, похоже, пребывал еще нетронутым. Погля