Как часто эхо-отголосок громче самого голоса-крика… И всегда тот и другой рождают истории.

Голоса и Отголоски

Роман из историй, идущих, летящих, бредущих из века прошлого в век сегодняшний…

Оглянись на свою жизнь…

Право, стоит оглянуться. Я поняла это давно.

Мне было лет 14, я ехала на свидание с бабушкой в Донбасский город Енакиево. Впервые в жизни ехала одна. Разговаривать не с кем, можно было только слушать.

На лавке напротив сидели две женщины среднего возраста. Обе толстушки, обе одинаково повязанные цветными платками. Тоже ехали, как я поняла, на какое-то свидание.

– И что я ему скажу? – говорила одна. – Он жил во Франции. Там же музеи, музыка… А что случалось тут со мной, училкой в сельской школе?!

– Не скажи, – возражала другая. – Да ты оглянись на себя, молодую-то. Да-а, вспомни училище… А поездку на Сахалин?! Сколько ты там отработала? Все-таки хорошо, что тогда не сами мы выбирали, где работать…

– Ага, – перебила ее первая тетенька – пошлют тебя в такую тьмутаракань, что за голову схватишься!

И обе сочно расхохотались.

– Не-ет, а теперешняя?… Училка в сельской школе!… Да ну тебя! Ты вспомни, каких ребят сумели воспитать-вырастить…

Они начали вспоминать имена, события. Прямо живое кружево плетут, подумалось мне. Угомонившись, вторая упрямо и как-то грустно сказала:

– Нет, ты оглянись-ка, оглянись на свою жизнь!…

Этот их разговор почему-то запомнился. Запомнился и пригодился потом в работе. Журналистом ездила по стране. Мне нравилось писать о людях. И разговоры с ними, совсем разными, непохожими друг на друга, я начинала с предложения: оглянитесь-ка на свою жизнь. И всегда находились у них интересные события, интересные встречи.

Потом прекратились поездки, выросли дети, и пришло время сказать самой себе: «Оглянись, оглянись-ка на свою жизнь, богатую друзьями и встречами. Встречами короткими, пролетевшими мимо, как птица. Длинными, идущими рядом на протяжении всей жизни». Собранные вместе, эти истории стали похожи на своеобразный дневник… не только моей жизни, но пути моего поколения из века прошлого в век нынешний, пути пестрого, как лоскутное одеяло…

Голоса

Голоса времени 1941—1942 годов

Первая история, конечно, о маме: вот она сидит за столом, низко склонив голову. Что-то поблескивает у нее в руках. Иногда она оборачивается ко мне, и я вижу в одном ее глазу трубочку. Гораздо позже узнала, что трубочка называется лупой. Мама смотрит в нее на маленькие часики, где крутятся колесики. Только однажды мне удалось их увидеть, потому что обычно мама все часы и инструменты прятала от меня в маленький чемоданчик. А чемоданчик ставила на высокий шкаф.

Мама моя была часовым мастером. Часы и часики ремонтировала дома, что было тогда, конечно же, запрещено. Это стало гораздо поздним моим пониманием. А тогда в доме всегда стояла тишина. Словно нас тут и не было.

К полутора, наверное, годам у меня проснулась речь. Мама, копаясь в часах, отвечала на мои бормотания и вопросы:

– Убери голос!

И складывала в мою кроватку игрушки, тряпочки от своих шитейных дел, чтобы мне было чем играть. Повзрослев, я узнала еще, что она превосходная портниха-модельерша. А тогда в кроватке, стараясь бормотать тихонько, возилась со своим богатством. Наконец, мама поднималась из-за стола и объявляла:

– Время! Давай голос!

И вынимала меня из кровати. До тех пор, пока я не научилась выбираться из нее сама. Сетки тех лет были плетены из веревки. Оказалось, что можно вылезти снизу. Спустя много лет моя годовалая дочка повторила этот трюк. И я испуганно металась по комнате, пока не догадалась заглянуть в сетку, съехавшую вниз между кроваткой и стеной. А в мой годовалый возраст я и мои игрушки перекочевали в отведенный мне уголок комнаты. Неизменным остался только ритуал: мама встает из-за стола и объявляет: «Время!»

Это означало: обед или прогулка. Особенно мне нравился ее возглас, когда за окном вечерело и в комнату входил отец. Он входил громкий и веселый. И тотчас начинал что-то рассказывать. Мне нравилось все, что он рассказывал, хоть ничего не понимала. Но это было не важно. Важен был голос. Громкий и веселый. В ответ я смея