Вдохните жизни. Людям о людях

Данил Александрович Яловой

Сборник рассказов: отношения в семье с акцентом на внимание к старшему поколению. Город и его люди. Дети, взросление, воспитание. Воспоминания из жизни. Содержит нецензурную брань.

От автора

Когда я понял, что ничего не умею, то стал писать книги и называться писателем. Жена потворствовала мне в этом. Есть в таком признании самому себе невидимая другим точка. В ожиданиях. В целях. А вернее всего оно соответствует савану, в который я завернул свои амбиции.

Теперь они разлагаются.

Слишком примитивно всё когда-то начиналось – время учиться. Для своих детей. Для людей вообще. Для тех, кто не умеет оставаться равнодушным к происходящему. И здесь не столько страха перед перспективой исчезнуть из памяти, сколько искреннего порыва донести всё, что трогало и цепляло при жизни.

Раскрыться самому.

Совсем не кстати, но тоже нужно: такие вещи, как, например, «Аллегория», «Созрело», «Тропы», «Не вдыхай», «С большой буквы» и проч. возможны только среди вспомогательных построений. Они и подворачиваются под руку всегда вовремя. Или же я намеренно ищу их, чтобы не тронуться умом, не уйти очередной раз в запой, не наломать дров. Местом для хранения таких штук я поначалу выбрал страницы другой книги, однако позже включил их эту: пусть будут, ведь они – нутро моё. Да и композиция их созвучна с природой тех чертей, которые гнездятся внутри, время от времени показывая свою личину.

На читателя не рассчитывал, и это предисловие пишу много спустя, – теперь, когда понимаю, что книга зажила своей жизнью, как бы пошло это не звучало. Реже – безграмотно, чаще – жёстко, местами – грязно и пафосно, не без бахвальства, она разговаривает со мною. Слишком заглавной вышла буква «Я» и в прозе, и в личной жизни. Время спускаться до прописных.

Придерживался коротких форм, потакая современной тенденции социальных сетей и бешеного ритма жизни. Страшно осознавать, что времени на что-то серьёзное – его просто нет.

И, кажется, уже не будет.

Август, 2020. Москва

В тени орешника

На непокрытой сетке кованной металлической кровати в тени богатого орешника сидит, опёршись обеими руками о клюку, Александра Игнатьевна. Глаза её мутны и уже почти не видят. Ей далеко за девятьдесят от рождения. И голова её светла не в пример глазам.

Горячий ветер, поднимаясь от подножья гор, шевелит широкие древесные листья и, поостыв в тени, играет краями хлопчатобумажной косынки, покрывшей седую голову Игнатьевны. Невероятно, чтобы женщина сейчас вспоминала какие-то события из своей жизни. У неё другие, совсем приземлённые заботы; как и у всякой хозяйки. Она не знает, что мы поднимаемся в гору и уже скоро навестим её, оставшись гостевать до вечера.

Может, Игнатьевна ждёт, пока закипит вода в чайнике, ибо на столе, что тут же, под старым орешником, приготовлено блюдце с клубничным вареньем и хлеб, заботливо покрытый утиральником; его обсиживают мухи.

А точнее всего Александра Игнатьевна вышла к соседке, которая навестила её ранее. Теперь женщины сидят во дворе у стола в тени широкого орехового дерева и собираются полдничать. Соседку зовут Татьяной, а по отчеству – не знаю. Того не сказывали во всё время нашего там пребывания. Татьяна – и Татьяна. Да она так и просидела до вечера, не меняя положения, не обронив ни слова. Слушала и улыбалась еле приметной улыбкой о чём-то своём.

Откуда столько сил и свежести? Откуда столько любви к жизни, полной лишений и трудностей? Какая красивая старость.

Помню, я тогда искренне восхитился чистотой её сухой кожи, натянутой на кисти рук и лицо. Глубокие, многие числом морщины паче всяких слов сообщили об этой женщине столько, сколько она сама не сказала во всё время нашего визита. Теперь они – её драгоценности. Она носит их, не снимая.

Да сын ещё. … но до того – ещё время: пока же мы только поднимаемся вверх по горной дороге, поднимая тучи пыли и задерживаясь на крутых поворотах.

Я помню это селение. Мне было три, когда бабушка с дедушкой покинули его, переехав на равнину. Помню высокую ель во дворе. Она мне не верит.

Да вот же, говорю, проезжая когда-то принадлежавший им двор,