Кандыагаш
Владимир Евгеньевич Псарев
"Кандыагаш" с казахского переводится как "ольха". Еще в царское время на Ташкентской железной дороге была основана небольшая одноименная станция, при Хрущеве ставшая городом Октябрьском. Вокруг только пыльные степи и сотни километров до ближайшего моря – Аральского. Море высыхает, степи покрываются солью. Ветер уныло гоняет перекати-поле стаями вдоль линий электропередач. Совсем скоро поезд унесет отсюда двух друзей, чтобы дать им шанс силой взять Царство Божие делами земными.
Прощание
Ранним летним утром двое мальчишек, рыбацких сыновей, чьи родители жили на берегах острова Возрождения и кормились с ловли рыбы, в гигантских количествах водившейся в местных водах, отправились к берегу.
– Нариман! Асан! Вы куда? – окликнул их беспокойный родитель.
– До моря, отец.
– К обеду возвращайтесь.
Отец Наримана, Азат, как можно догадаться и по имени, не был этническим казахом. Его предков сюда с Кавказских гор занесло ветрами и свинцовыми ливнями Гражданской войны. Но имя сыну он дал уже казахское, с тюркского означавшее «мужественный». На этом настояла его супруга Акгуль, представительница некогда авторитетного рода, давно канувшего в лету на просторах этих степей. Для неё это было что-то сакральное. Если не в чистой крови, то в имени её сын должен был нести память о предках.
Рыбаки всех народов рано начинали приучать своих сыновей к семейному промыслу, и с малых лет брали их с собой в море. Эта семья исключением не была, но что-то мальчишеское, бунтарское, звало их в самостоятельные рейды. Идя с отцом, ты являешься его продолжением, его помощником, и неукоснительно следуешь за ним. Таково здешнее воспитание. Но плох тот ученик, который не мечтает скорее расправить плечи, стать мастером. В течение последних дней ребята собирали из подручного материала плот. В ход шли любые сносные доски, которые изо всех сил перетягивались ворованными из сарая отца Асана верёвками. Пропажа пока не была обнаружена, а работа двигалась.
Солнце светило ярко, но оно ещё не успело прогреть воздух после прохладной среднеазиатской ночи. Нариман первым спускался к воде.
– Ты в прошлый раз надежно остатки спрятал?
– А то!
– Так доставай беги, я посмотрю плот.
Место было выбрано правильно – отсюда никто не плавал и никогда не ходил сюда в обыденной жизни, а значит, сам плот можно было не укрывать – нужды в нем никому тут не было. Асан озирал камни, припоминая, под каким из них он вчера прятал краденое сокровище.
– Как думаешь, сегодня закончим?
– Хотелось бы. Надо как-то скорее, иначе если еще пару дней потянем, отец может хватиться. А тогда сам знаешь – не то, что сам, даже с ним в море выходить не буду. Он у меня такой, мой – не твой.
Верёвка была обнаружена, а плот оттащен ближе к берегу. До самого обеда мальчишки возились с левым краем, подгоняли древесину, вязали узлы. Узлы не самые основательные, как сказано, дилетантские. Ребята в спешке сами не заметили, как прозевали отведённое им время, но работа была окончена.
– Левый угол плохо затянут, – беспокоился Нариман.
– Так верёвки мало. Не перетягивать же половину плота из-за этого. Сгодится!
Плот было решено оставить пока так, а опробовать уже днем. Беспокоить родителей им не хотелось. Пробираясь через заросли кустарников, ребятишки рассуждали о взрослых и о том, зачем они так часто вспоминают какого-то товарища Сталина. Детское сознание, не обремененное насущными житейскими вопросами, не способно было глубоко оценивать происходящее, а потому репрессии, коллективизация, вертикаль власти не значили для них почти ничего. Хотя, по правде говоря, места, в которых они родились, не сильно заметили перемену ветров. Народ жил традиционно, содрогаясь лишь от отзвуков неспокойной жизни на большой земле.
Перед обедом отец расспрашивал детей, спокойно ли море – после трапезы ему нужно было ставить сети. Когда на стол были поставлены последние яства, в сени вошёл отец Асана – Бексултан.
– Проходи, дорогой. Никак у нас отобедать решил?
– Да я мальца своего потерял, – тревожился Бексултан. – Думаю, где же ещё ему быть, раз с утра к вам уходил.
Мужчины крепк