Три ночи в Стамбуле
Владимир Евгеньевич Псарев
Сколько дней у тебя осталось? "Три ночи в Стамбуле" – это спутанный рассказ о непростом времени. Рассказ о времени, которое худший враг, забирающий то, что в череде дней и пороков ты не отдаёшь сам.
1.
Восточный колорит для русского человека. Солнце уже ушло за горизонт, но ещё оставило на светлых песчаных стенах свои тени. Молодой человек в сером военном обмундировании курил у входа в небольшую забегаловку, где только что поужинал. В былые времена он посчитал бы ее негигиеничной, но сейчас, в эвакуации, это уже не имело смысла. Русский офицер – что осталось от этого слова? Осталось всего две папиросы. Где купить? Или у кого выпросить? На углу стояли солдаты с его судна. Лица серые настолько, что его одежда на их фоне сияла.
– Не найдётся закурить?
– Да найдётся, у нас такого добра, – весело засмеялся один из них, совсем ещё молодой.
Протянул две папиросы.
– Благодарю. А не знаете, когда следующий пароход?
– Обещали с утра. Странно, что у нас это спрашиваете. Вы постарше и намного благороднее нас.
– Да уже не до таких мелочей, – потупил офицер голову, снова закуривая.
– Ваши крепче, – заметил он.
– Турция!
– А где брали?
– Там дальше по улице есть кабак, – старший показывал пальцем. – Вот до того перекрёстка, где сейчас пропылила автомашина, а потом налево. Там увидите. Идите в сторону Ай-Софии, или как её тут зовут. Шесть минаретов.
– Спасибо, братцы. Как же приятно слышать русскую речь в этом чужом мире. Везде одни турки.
Стемнело, разговор скомкался. Шёл двадцатый год. Проклятая Советская власть выгнала, отторгла от себя все, что возможно, и кого не смогла убить – выгнала. В черни нет ничего плохого, кроме ее гордости, когда она прорывается наверх, не имея за душой ни гроша. Ты достиг! Ты смог! Сверг режим! А что дальше? Миллионы погибших и раненных, эвакуации, перестройки, голод. Зато ты смог! А что смог? Лет через семьдесят поймёшь.
Если пароход приходит к утру, то, вероятно, до рассвета. На пароходе должна быть его невеста. В Крыму всех расталкивали по судам как могли, и он ее не уберег – потерял. Но она жива, просто приплывет позже. Все же спасибо туркам. У самих неспокойно – отголоски Великой войны повсюду, а ко всему прочему нищета, но она всех забрала себе. Интересно, где коротает эту ночь барон Врангель?
Узкие улочки Стамбула, пыль, женщины в неряшливых одеяниях, мужчины агрессивного вида и русские. Много русских. Ночь. Ноябрь. А словно бабье лето. Но ночь прохладна.
Прошёл мимо кабака, на который указали ему солдатики. Решил заглянуть позже. Лишь погремел в кармане мелочью об портсигар. Папирос там три. А часов до парохода минимум пять. Каждый из них как маленькая жизнь – тянется, завывает в сознании. Неизвестность позади, неизвестность впереди, неизвестность сейчас. Сапоги в пыли чужого города на чужой земле. А дальше во Францию? Хоть куда, лишь бы пароход пришел, а там – его Даша. Но как о ней позаботиться там, где ничего нет? Главное – жизнь, наверное.
Улица за улицей, мечеть за мечетью, первая папироса за второй, и часы незаметно переползли заполночь. От второй порции табака затошнило. Остановился, прислонившись к стене дома.
Дома, дома, и везде одинаковые. Лишь минареты торчат с разных сторон, а на другой стороне Золотого Рога тоже дома, как на сопках Владивостока.
Слышно чьи-то пьяные крики. Грабят? Насилуют? Надо ждать пароход, а там… Одна и та же мысль вращалась в голове. Беспокойство и ком в горле. У него даже нет ее фотографии на случай, если навсегда исчезла. Нет, такого не может быть. Чёртова папироса спутала мысли.
Сделав круг по кварталу вокруг Ай-Софии, офицер вернулся к тому же месту, откуда начал свой путь. Теперь здесь тихо и пусто. Час ночи. Побрел в сторону порта дожидаться там. Наверняка найдутся и молодые офицеры, а кто-то с такой же бедой, и будет о чем поговорить. Да и кабаки там наверняка есть. Хотя есть ли там такие же папиросы? Последняя, что тряслась в портсигаре – солдатская, сладкая.
Ноги устали и еле несли тело под чужими звёздами. По дороге встретилось ещё несколько русских, явно подвыпивших. Сутки вольницы