– Люсенька, – позвал её старик. – Лусинэ.

Чадили факелы, и смутные тени сутулились: собака, медведь, слон… согнутый, как от прострела в пояснице, шипастый. Лусинэ вчера вспоминала, как выглядят звери. Запуталась. Забыла, какой формы уши у медведя, хотя картина всплывала: жёсткая когтистая ладонь Мариам, жаркий полдень, блестящие прутья. Липкие от шоколадного мороженого губы. Медведь смотрел из полумрака – гора апатичного чёрного меха. Мачеха старалась быть доброй. У неё это не получалось, припомнила вчера Лусинэ, но уши… что? Зачем ей уши? Старик Кара-оглы закашлялся. Он кашлял долго, с клокотанием и хрипом, потом, глухо грохнув, упал. Лусинэ метнулась по холодному настилу, закричала. В своём вольере заворочалась Салли. «What’s happened[1 - Что случилось? (англ.)]», – донеслось её сонное. «Не мешайте спать», – недовольно подал голос Егор. Поганый приспособленец, да есть ли у тебя хоть какие-то чувства, помимо любви к полной миске – Лусинэ барабанила в стены, и смотритель уже должен был услышать шум. «Человеку плохо», – тот июльский день в зное и лжи Мариам вспыхнул ещё одним: пожилой женщиной на автобусной остановке. Она упала в обморок от духоты, и прохожие столпились вокруг, чтобы помочь. Мачеха велела Лусинэ закрыть глаза рукой, но та всё видела сквозь щели между пальцев. Как люди спасают друг друга.

– Дедушка Кара-оглы, пожалуйста!

Свет факелов шёл дрожью. Старик Кара-оглы не отвечал.

Ей снился Вэй Бао. Легенда, миф, он был во сне таким, каким бы мог существовать в реальности: невысоким и черноволосым, с морщинистыми руками крестьянина. Вэй Бао обращался к ней, говоря по-китайски. «Я не понимаю», – с отчаянием отвечала Лусинэ. Тогда Великий Сбежавший показывал ключ. Ключ менялся в его ладонях: ветка, ржавый гвоздь, куриная кость. «Человеческая сестра, ты не знаешь, как выбраться, но это до тех пор, пока не попробуешь», – что-то или кто-то перевёл слова для Лусинэ. Она проснулась. Горечь после сна отдавала трусливой надеждой. То, другое, наверное, тоже приснилось – но громкое шарканье звучало в ушах, эхом проходя через нары. Ресницы слиплись: призрак слёз был однозначен и жесток. Лусинэ приподнялась и села. Она нащупала кувшин и стала медленно пить, капая водой себе на грудь. В заторможенной неряшливости скрывались тщетные остатки отрицания. Футболка свалилась с плеча. Лусинэ не стала её поправлять. Она встала и, приблизившись к прутьям, выглянула. Вольер Кара-оглы виднелся только краешком. В млечных утренних лучах там деятельно двигались туши. Двое шипастых возились в вольере, проводя уборку, чистили, скребли, перефыркивались. Смотритель неспешно шагал по дорожке, помахивая командирской палицей. Лусинэ загремела кувшином о прутья, рискуя огрести наказание.

– Где он? Где дедушка Кара-оглы?

Смотритель подошёл к ней и задумчиво замер. Чешуйчатое брюхо покачивалось. Лусинэ ткнула пальцем и злобно оскалилась. Смотритель надул рот-дугу в подобии уродливой улыбки. Он проявлял не веселье: командирская палица стукнула по прутьям в ответ, заставив их задребезжать, а Лусинэ – отпрыгнуть. Смотритель отвернулся и продолжил путь. В вольере напротив к своей решетке подошла взъерошенная Салли. Жёлтые волосы сбились нерасчёсанными колтунами. Салли сказала: «Asshole[2 - Ублюдок (англ.)]». Она продемонстрировала непристойный знак вслед смотрителю и посмотрела на Лусинэ с сочувствием.

– Его унесли. Без подробностей. Мне жаль, подруга. Он умер.

– Я знаю, – ответила Лусинэ.

– Не вешай нос, Лу. Старика бы опечалили слёзы.

– Он попрощался, – это отчего-то было важным. – Попрощался со мной. Я не спала и услышала. А может, не только со мной. Его покойную жену звали Людмила. Люся. Тогда… он не прощался – приветствовал?

– В любом случае я так не хочу, – лицо Салли стало злым и жестоким.

– Ты не… – Лусинэ растерялась.

– Я не болею. Нет-нет. Я говорю, подруга, о другом. Мне тоже хотелось бы встретиться – с Диком, это мой пёс, он попал под машину, когда я ещё в школе училась. Но я не желаю вот такой экспресс на небеса. My fucking heaven train. Choo-choo…[3 - Мой чёртов поезд в рай. Чух-чух… (англ.)] Я не желаю загибаться здесь. В сран