Серёжки

У неё небесного цвета глаза – чистые, голубые; пшеничного цвета волосы, т.е. настоящие пшеничные стебли с колосьями, и две толстенные косы – признак здоровья. Мне кажется, она немка.

В ушах у неё серёжки. Каждая серёжка это подушка-думочка. В каждую она могла бы уткнуться лицом. На самом деле подушка – это салфетница, вернее стопка салфеток. Можно взять несколько салфеток и сшить из них рубашку. Но если салфеткой вытереть стол, на который пролился кофе, то салфетка превратится в тряпку, и ей уже легко вытирать пол. И получается, что рубашка на хозяйке – скорее юбка, сшитая из старой половой тряпки. А если приглядеться, то и не молода эта сельская жительница, похожая на немку. И ноги у неё дико мёрзнут, и от животной старческой особенности ботинки с махровыми отворотами и торчащими из них шерстяными чулками превращаются в двух мохнатых собак, которые просятся на улицу, и старуха выводит их на лужайку погулять.

Собаки радостно бегают и делают свои «дела». На траве много следов от тех «дел», они разбросаны фигурными кучками. Одна из таких кучек похожа на диван, на нём лежу я, подложив под голову пару подушечек – владелица пшеничных волос одолжила мне их, я смотрю в окно: на зелёную листву, на голубое небо, – и думаю… о чём? и сам не знаю.

Опять, опять в песок с высот

Опять, опять в песок с высот

И по песку, скрипя упруго

Следами, списанными с нот,

Я направляю песню к уху

И, переняв у стебля роль,

Пою мелодию земную;

Я прилетел с планеты зорь

На землю солнечно-дневную.

От свежескошенной травы

Переполняет запах ноздри,

Горчит – от ивовой листвы,

Крапива остроту доносит;

И жмётся к бледному плечу

Листок янтарною приметой,

Как будто знает, почему

Теплом меня встречает лето.

Фуражка аэродрома

Фуражка аэродрома.

Самолёты – мода на мух —

Взлетают, садятся, – звук

С рейтингом грома.

Сумка. Рука в заломе —

Испуганно бицепс вспух, —

Шаг ускоренный брюк,

Такси, подъезд, – дома.

Свет. Лампа в хроме,

Настоящего круг, —

Прошлое с рук

Спущено. Кроме…

Томен за паутиной паук,

Плавает пух в дрёме.

Я и кот

Сытый, сытого сытнее,

Я сижу, и кот сидит.

Целей дальних не имея,

Мы друг друга разумеем:

Я молчу, и кот молчит.

Даже кресло не скрипит:

Упирается ногами,

Исподволь глядя за нами,

Наполняя тайной дом.

Цепенеет всё кругом,

Или смутно происходит,

Или видится вокруг:

Тень ли, свет ли с неба сходит;

Муха сонная гундосит,

Будто осени недуг.

Осень оземь, осенюга

Осень оземь, осенюга,

Поосень ещё чуть-чуть.

Налетит, ударит вьюга

И поднимет беломуть.

А пока на лавке пухни,

Желтопузая листва.

Облако волочит брюхо,

Держит помочи едва.

Экран осенний всё бледнее

Экран осенний всё бледнее,

Всё жиже красочный замес;

Уже не маслом, акварелью

Играет пикселей оркестр.

Летит за ветром листьев стая —

У ветра волчий аппетит, —

Один порыв – и ветвь пустая

Куриной лапою торчит.

А я тебе со скобкой в чате

Шлю снимок нашего двора.

Собачка у подъезда гадит,

И не гуляет детвора.

Листопад

…А в глазах листопад:

Листопада каскад

Каскадёром на кровлю.

Пятернями до крови

И со ската на скат,

Забираясь в закат, —

Ты нахмурила брови.

А в глазах листопад

Облаками изъят

В полусвет атмосферы.

И чудесная вера

На осенних ветвях

Распадается в прах

И разносится ветром.

В конце декабря

Когда наступил конец декабря и на улице зацвели крокусы, по телевизору процитировали строчки, в конференц-зале прошло награждение, атмосферный фронт надвинулся. И уже, казалось, что можно бы…, но нет, рано, поскольку кое-кто не: ведь завершить год в кругу, вернее в кабинете, за служебным столом, где рюмки в очередной раз наполнены, гораздо…, ах нет, уже слышится стук в дверь и чудится, будто…. Нет, нет, звук легкий, почти необязательный, торопливый. И всё же такой неожиданный (как взгляд в зеркало: а кто там за…? или как внезапная остановка троллейбуса, у которого разошлись штанги), да, да, такой неожиданный звук, что локоть, предоставленный самому себе, вдруг взял и задел