Майя, которая жила у старого маяка

Марта Юрьевна Хромова

Кальциты – южный депрессивный городок. Вы не найдете его на карте, но он есть. Майя живет в доме с видом на старый маяк, и у нее простые желания. Поступить в универ, уехать и найти приличного богатого мальчика, как наставляет бабушка. Осталось всего лишь пережить последний школьный год. Что же, черт возьми, может пойти не так? У причины есть имя – Нинель. Содержит нецензурную брань.

Маяк 1.

У меня нет выбора. Ни у кого нет выбора до восемнадцати лет. По крайней мере, чтобы без последствий. Когда-то давно мы с мамой ходили гулять по вечерам. Она была моложе, верила, что отец вернется, следила за собой, мечтала и еще не разучилась видеть красоту в обыденном. Мы спускались по нашей улице и шли через виноградники. Либо в одну сторону к порту смотреть на корабли, либо в другую – в сосняк, к старому маяку. Мы садились на мягкий ковер из жухлых сосновых иголок на краю рыжего песчаного обрыва и смотрели, как солнце сползает все ниже к линии горизонта и тонет в морских волнах.

– А давай я завтра не пойду в школу? А давай я буду ходить только по средам и пятницам, когда рисование? – канючила я. Стоял сентябрь, и память о вольных летних днях была еще слишком живой. – Ну почему нельзя? Почему? Почему?

Мама рассмеялась. – Потому что дай тебе волю, ты вообще не станешь учиться!

Дальше мы молча ели мороженое, думая каждая о своём. Я тогда постеснялась сказать, что она не права. У меня была детская мечта – стать ветеринаром. Кто, в конце концов, хотя бы раз не мечтал им стать? Я знала, что для этого нужно хорошо учиться и поступить в институт. Я бы ни за что не бросила школу, даже если бы мне позволили целыми днями носиться с Ларионом по поселку на велосипедах. Но ведь по-настоящему выбрать не было позволено – ни тогда, ни сейчас.

Я верчусь у зеркала в дверце шкафа, борясь с длинной бежевой юбкой, которую бабушка купила к школе. Если оставить резинку на талии, подол будет подметать землю и в нем недолго запутаться. Если подтянуть до самой груди – видно щиколотки, но в целом тоже смотрится нелепо. Так и эдак плохо, но бабушка сказала, что я уже взрослая и «должна одеваться, как приличная интеллигентная девочка». Выбрать другую юбку я не могу. Без скандала.

Новые туфли с зауженными носками давят, как средневековый пыточный инструмент. Раньше я не носила каблуки. И сейчас бы не носила. Но бабушка сказала…

Бабушка считает, что именно одежда делает из девочки девушку, которой, по ее мнению, в семнадцать лет давно бы пора стать.

Я ныряю в самую свободную блузку, которую можно отыскать в шкафу, чтобы прикрыть резинку юбки, натянутую почти до самого лифчика. Надев очки, на кривых ногах в туфлях-тисках отхожу чуть назад, чтоб рассмотреть наряд целиком. Вылитая семидесятилетняя Галина Степановна – наша учительница литературы и русского. С беспросветным разочарованием упираюсь спиной в ковер на стене. Из него вылетают пылинки и кружатся в прогретом за день воздухе комнаты. В углу, как будто издеваясь, лежит куча одежды на стирку – джинсовые свободные шорты, грязные просоленные футболки, удобные сандалии на липучках. Только сегодня утром я разобрала сумку, с которой приехала из персиковых садов, где подрабатывала весь месяц.

Персики в наших местах считаются поздними и окончательно созревают только в августе. С бархатистой кожицей, почти полностью бордовой, иногда с рыжим бочком. Именно к концу лета персик становится мягким, кожура сползает от малейшего прикосновения, обнажая мякоть, сочную, сладко-медовую. Горе-фермеры не спешат нанимать на сбор урожая людей и тем более, упаси господь, платить им зарплаты. Зато с радостью зовут школьников и студентов. Дают кровать в бараке двадцать человек, кормят кое-чем три раза в день и даже подкидывают пару грошей за каждый собранный ящик.

«На персиках» хорошо. Никаких условностей, не как в школе. Вставали до рассвета, умывались на улице над ведром, шли в сады, чтобы поработать до того, как солнце приблизится к зениту и станет убивающе-горячим. Все одинаковые: в шортах, сандалиях, футболках, которые пахнут потом вперемешку с солью от морского