* * *

– Кто ты, девочка?

– Я судьба.

Конопатая, сбоку бантик.

Имя выцарапано на парте.

С горки кубарем —

в кровь губа.

– Я люблю тебя.

– Дурачок.

Я судьба твоя. Будет горько.

Мы в обнимку сидим на горке

и не спрашиваем ни о чём.

* * *

Я улетаю, мама.

Греться, на берег моря.

Пить озорные вина.

Вить незимние гнёзда.

Как же мне не хватало,

мама, тепла и воли,

запаха апельсинов

и виноградных гроздьев.

Я улетаю, мама.

Камни Иерусалима

манят меня молитвой

и золотистой тенью.

Этот немаркий мрамор

вытерт плащами Рима,

выбрит опасной бритвой,

выпит стеной растений.

Я улетаю, мама.

Глупо? Конечно, глупо.

Что там искать – за морем?

Счастья? Какого счастья?

«Собиралась отправить тебе телеграмму.

Придумала только одно слово.

Здравствуй».

* * *

Скоро зима, она

слижет тепло надежд.

Женщина спит, спина

выпутана из одежд.

Рядом роман и кот,

пепельница и очки.

Или наоборот,

или всё так – почти.

Снится ей кто-то свой,

может быть даже сын:

вот он идёт в прибой,

вроде бы не один.

Хочется крикнуть, но

голос теряет звук.

Будто в немом кино —

в хаосе ног и рук.

Мальчик, плыви, плыви,

дальше и дальше, прочь.

Боже, твоих храни

и сыновей, и дочь.

Кончится юный век,

старость толкнёт в плечо.

Падает долгий снег

памяти ни о чём.

* * *

Потому что февраль.

Это верба в твоём окне,

притворившись живой,

что-то нежное шепчет мне.

Чёрно-белый квадрат,

кружевное стекло дрожит,

рядом с серою ватой

оборванный снег лежит.

И боюсь подойти,

разглядеть, разбудить, разбить.

Не боюсь только,

веришь ли,

разлюбить.

Потому что любовь —

это страх уходить вторым —

по невидным следам,

чей рисунок неповторим.

* * *

«Грею руки».

Объявление на заборе.

Забавное. Улыбнулась шутке.

А внизу написано: «Звоните Боре».

И номеров одинаковых четыре штуки.

Оторвала один холодной рукой в перчатке —

положила в карман рядом с мелочью на сигареты,

и пошла к киоску, где в последнее время часто

попадалась ей «Ява 100». Сюжету

не хватает героя. Он у киоска,

покупает «Казбек», прикуривает, но спичка гаснет.

Он опять, она снова. Она: «Помочь с папироской?»

Поднимает глаза. Говорит:

«Никого не встречал прекрасней».

И смеются. И курят. И как будто давно знакомы.

А потом целуются в мокром ее парадном.

И за ними следят старухи из соседнего дома.

А они воркуют на языке непонятном.

А в ее кармане обрывок какого-то Бори.

А в его карманах таких объявлений ворох.

И у них еще целая вечность любви и боли.

И у них впереди еще лет наверное сорок.

Вот и весь рассказ. Сочинение на одну страницу.

Написал просто так, чтобы не умереть от скуки.

У тебя совсем-совсем заледенели ресницы.

Грею руки твои, любимая,

грею руки.

* * *

Давай перемотаем сорок лет

до парты, на которой твой портрет,

до мокрого парадного, в котором

мы целовались и глотали снег,

летевший с наших шапок – как во сне,

как будто наша жизнь – кинематограф.