Одиночество
Вячеслав Анатольевич Егоров
Что есть жизнь? А что есть жажда жизни – чужой жизни. Сколько больной разум рождает желаний? А боль всего мира? Что рождает оно? Кровавую жатву начал бог рожденный желанием больного мира. Содержит нецензурную брань.
– Да ябала одна.
– Что за хрень еще, – спросил небритый тип.
– Да типа шевертни просто.
– Что это значит, – начал злиться небритый. – Говори нормально.
– Я и говорю сыва пулдар ачасем, абба смоки бониэм.
– А-а, – протянул небритый. – Типа меломан?
– Типа музыкант, лидер-баянист я.
– А че могешь? – спросил второй бугай.
– Досконально.
– Чего анально? – снова набычился небритый.
– В смысле оригинально и оптимально.
– Эй, малец, – проклюнулся главарь. – Ты это не шути так.
– А может, – сально прищурился второй бугай. – Ты из разноцветных?
–Э-э я большевик!
–Лады большевик,– главарь перевёл взгляд на второго бугая. – А научить можешь? Его… – кивнул в сторону бугая головой. –Для маскировки. За скомороха сойдет.
– Ну, если за скомороха то могу. На кожаной флейте.
– А такие бывают разве. – удивлению второго бугая было неподдельным.
–Ага, у меня как раз собой есть.
Небритый что-то неладное уловил в интонациях последних слов и вновь набычился. Чуйка у него будь здоров. Глядя на него и главарь что-то заподозрил. Они переглянулись и по их нахмуренным взглядам, стало понятно, что они разгадали нехитрую игру.
– Так что, – начал свою партию главарь. – Комсомолец говоришь.
– А да-а. Сыксыгайна урхамах.
Главарь посмотрел на небритого, передав ему эстафету разговора.
– Урка Макс, – вклинился в разговор второй бугай. – Я знаю его. На Юргамыжском на малолетке в девяносто пятом год корешились.
Главарь с досады поморщился. Товарищ их все дорогу делился своими вспоминания, и надоел хуже горькой редьки, а география его посадки была обширна – весь бывший Союз.
– Кто сыкло? – переиначил непонятное для себя слово небритый. – Комсомолец фильтруй базар.
– Урка Макс сыкло? – вновь вклинился второй бугай, вызвав при этом злость главаря. Тупость кореша стало его доставать, но сделать с этим он ничего не мог. Дрался тот нереально, реакция и скорость у него были запредельными. Главарь сам видел как бугай в легкую, будучи в наручниках разоружил усиленный конвой вооруженный автоматами. Крови было немерено, а сам кореш при этом был невозмутим как памятник. Так его и прозвали – Истукан. Бугай на прозвище не обижался да его-то никто и не трогал, все кого они встречали по пути, вскоре старались не встречаться с ним взглядом. Пусто там было и темно как в липком омуте. Чухнув что подобного персонажа надо держать рядом главарь прибрал его к рукам, изредка разрешая бугаю пустить, кому ни будь кровь. Из-за этого репутация кодлы была сквернее никуда. Так они и шарахались по области пытаясь найти выгодное дело, а затем свалить на юга. Понятно все были в федеральном розыске как опаснейшие преступники, но самих героев этот факт ни как не напрягал. А последнее дело было крайне невыгодным и крайне позорным – встретившись на хазе с кетами небритый притаранил наводку на сельскую кассу. Село находилось в достаточном отдалении от основных транспортных путей и, разработав не хитрый план: войти, взять и уйти беглая троица отправилась на дело. Откуда могли они знать, что кореша небритого давно и прочно сидевшие на игле состояли кое у кого на довольствие и за дозу продавали и в розницу и оптом всех и каждого. Засада в кассе была устроена классически: основная группа вооруженная пистолетами в общем зеле, еще две группы автоматчиков по флангам от основной и дополнительный резерв на всякий случай. Запасные засели в кустах дальше обочины единственной однополосной дороги ведущей в село. Их основной задачей было замкнуть ловушку тем самым отрезать налетчикам пути отхода. Кореша-наркоманы описали залетных как лохов, обосновав данное утверждение событиями давней юности периода первой отсидки небритого тогда еще Щегла пытавшего неудачно обнести коммерческий ларек. Ну, засада хоть и серьезная, но в ней особо не парились – кто кроме как неудачники могли заглянуть сюда на дело? Только вот никто из разработчиков