Солнце Пишется с Большой

или

Госсиянин в Госсии.

Избалован Семьёй и Анашой,

Он любит «БытЪ» и ненавидит «БрюкЪвы».

Он пишет… «солЪнце» – с маленькой!..

…А «БогЪ» —

Всегда с большой,

Пузатой, жирной Буквы…

С большой – «Свя ЩенникЪ»,

Ну а с малой – «стыдЪ».

С огромной – «БЕНЪТЛИ»,

С крошечной – «ПЪрепоны».

………………………………………

Так в сумасшедшем доме IнвалидЪ

Себя опять почёл Наполеоном…

В мозгу замес из АнгеловЪ, КалошЪ

ЛоялЪности и БлагЪ любого толка.

Здесь средь ингредиентов не найдёшь

Ни Совести, ни Внутреннего Долга!

Здесь в Зазеркалье совращён Улисс,

Улиссики – их поросль молодая,

И тысячи непризнанных Алис

Здесь бродят в ожидании Шалтая.

Искать затеешь и тогда поймёшь —

Здесь Ханжество царит,

Грабёжь

и

Ложь!

P.S.

Не видит Бог, но я скажу с душой:

Нет!

Солнце Мира —

Пишется с Большой!

***

Эти записки были найдены в обшарпанном бауле небезызвестного Ипполита К. в шестидесятые годы прошлого века. Уже после его смерти вступивший в наследство Леопольд Пуськин, пресвитер «Единой Сан-Репы» и дальний родственник Пушкена, разбираясь с бумагами покойного камер-юнкера, по-офицерски дисциплинированно ознакомился с ними и разложил по тематическим папкам. Основных тем было три: деньги, бабло и карточные долги. Попадались странные включения, которые были отнесены к другому автору и совсем другим временам! Но времени разбираться с авторством записок не было, и они так и остались неразобранными. Разложив бумаги по темам, в дальнейшем Пуськин сложил бумаги в одну стопу и перенёс на чердак, где их впоследствии обнаружил незабвенный К. С. Пшипицюльский, полицейский-растрига и в дальнейшем истопник Его Величества в Царском Селе. Поначалу записки совершенно не заинтересовали его, потом он ознакомился с ними более полно, нашёл сносными, потом целиком заинтересовался, и наконец, перечитав в седьмой раз, проникся ими всецело и в конце жизни знал наизусть. Записи лежали бесформенной грудой в фибровом, с заклёпками и застёжками в духе времени, офицерском бауле, который Александер Пушкен в былые годы по незнанию назвал «чемоданом», после чего чемодан издал такой возмущённый кряк, что все повернули головы, как будто чемодан был оскорблён до беспредела, бумаги были перепутаны, что странно. Не на всех записях остались даты, кое-какие страницы отсутствовали вовсе, то ли потерянные, то ли предусмотрительно уничтоженные, на одной странице были следы слёз, на другой жирные пятна, на третьей – нечто вроде засохшей сопли. Всё это внесло сумбур и хаос в общее повествование. Впрочем эти лакуны создавали в тексте приятную полутьму, и может быть поэтому загадочное мерцание тайны впоследствии так привлекло К. С. Стихи же, находившиеся в жёлтом крафтовом конверте атрибуции не подвергались и кому они принадлежат, Пуськины, Пушкену, Пшипицюльскому или кому другому, до сих пор непонятно, ибо надёжной аттрибуции этих текстов не было. Впрочем Лондонский институт Королевы Марии приписывает стихи Александеру Пушкену.

Сонет

Бывает так, что тлю, на Эверест

Взнесённую пред орками тупыми,

При виде гор, долин златых окрест,

Вдруг начинает раздувать гордыня.

И всё сильней гремят колокола,

И клакеров псалмы несутся глухо,

И так – пока случайная игла

Не ткнётся в шар божественного брюха.

И стает репутация, как лёд,

И Эверест вдруг станет грязью лужи,

И вот уж орк любой осознаёт,

Что тля пред ним и ноет: «Почему же?»

Так дутое величие подчас

Готово лопнуть на глазах у нас!

***

Первыми, попавшими на глаза К.С., оказались жёлтые листки из пачки, перемотанной сгнившей бечевой, и в них было вот что:

Из Голубой Записной Книжки Пушкена

***

Бегемот – это живая колбаса Африки!

***

Самое удивительное, что Царь, старея, постепенно погружается в мир маразматических фантазмов, фантастического маразма и ауру кромешного разложения. Он начинает награждать всё более старых пентюхов, каких-то конюхов, блатных певичек, светских шлюшек, воров-генералов, юродивых и лже-учёных, и без всякого сомнения окончит награждением подлинных развалин, бездарей и преступников. И кого же награж