От автора

Мне уже за 80. В лесу и на болотах я не был много лет, и потому объективно судить о том, какой стала нынче охота, не смогу. Но я был заядлым охотником в молодости. С этого и хочу начать повествование.

Не могу не сказать читателю, что при всех возникавших у меня во время охоты проблемах, таких, как встреча с волками, стаями одичавших собак и даже медведем, все они заканчивались для меня благополучно, хотя опытные охотники знают, что порой случаются во время охоты и трагедии.

Основная часть рассказов написана на основе моего собственного опыта, часть – на основе Забайкальской и Красноярской исторической хроники. Об этом, в частности – трагическая история охоты Петра Сурикова на кабаргу, во время которой он получил тяжёлое ранение, лишившее его глаза.

Но и это не самое страшное и трагическое, что может случиться на охоте. Пожалуй, наиболее впечатляющими в этом отношении являются рассказы «Волки» и «Медвежатник» моего товарища, тоже писателя, члена Красноярского отделения Российского Союза Писателей Николая Меркулова

И потому я включил в этот сборник сокращённые вольные их пересказы с указанием, разумеется, авторства Николая Меркулова.

Охотничьи рассказы минувшего века

Худая примета

Мы возвращались с дедом Прохором с Яблонова хребта, – ходили туда на разведку ягодников. Результаты похода радовали. Урожай на заветных дедовых местах выдался богатый. Кроваво-красной россыпью усеяла сибирская царь-ягода широко раскинувшиеся заросли свинячьего багульника, густо багровела крупными гроздями на солнцепеках. Весенние лесные пожары – бич забайкальской тайги, обошли эти места стороной. Не прихватило, видно, цветущую ягоду и последними июньскими заморозками. Славный выдался урожай. Радостно было видеть это изобилие, обещавшее сытую осень лесному зверю и таежной птице.

При всем этом Прохор Астафьевич, пошарив в нескольких местах в траве корявыми пальцами, сделал заключение, что ягода еще не поспела и что недельку-другую нужно со сбором подождать. И вправду, приглядевшись, я увидел, что обращенная к земле сторона ягодин частенько светилась чуть розоватою белизной, хотя их поверхность, обращенная к солнцу, пламенела багрянцем, а во многих местах уже приобрела темно-вишневый, почти черный оттенок.

После полудня, осмотрев места, повернули назад, – в долину Ингоды. Шли молча, не торопясь, дед впереди, я – за ним, глядя, как легко и бесшумно ступали по земле дедовы ичиги*. Каждый думал о своем, отдыхая душой и любуясь красотою забайкальского леса.

Стоял пригожий сентябрьский денек, один из тех, которыми так славится забайкальская осень. Утром, когда шли в хребет, было морозно, на траве искрился иней. А к полудню растеплилось, даже стало жарко. Чистое и бездонное голубело над нами небо, парила земля, в воздухе стоял пряный запах сырого листа, смешанный с запахом еще не увядшего таежного разнотравья. Лес золотился опадающим березовым листом, отливал багрянцем прихваченной заморозком осины. То тут, то там слышался перестук дятлов. Издалека доносился призывный посвист рябчиков.

Дед Прохор упрел под солнцем в черной своей телогрейке и зимней шапке-ушанке. Остановившись у поляны, снял шапку, предложил отдохнуть. Над лысиной его со слипшимися жиденькими волосёнками вился парок.

– Лета! – многозначительно сказал он и, горько вздохнув, принялся подбирать валявшиеся кругом пересохшие сучки.

– Ито, – подумал я, – семьдесят с хвостиком, – еще бы не «лета», не без удивления и зависти наблюдая, как быстро и ловко выполнял свое дело дед Прохор.

Достав из рюкзака походный котелок, я спустился к журчавшему невдалеке ключу. Когда, зачерпнув воды, распрямился над берегом, вдруг раздался шум, треск сучьев, и я увидел, как от ключа в кручу наметом понеслась косуля. Я наблюдал за нею, пока она не скрылась в дальних зарослях.

– Метров, однако, семьдесят, – подумал я.

Вернувшись, застал Прохора Астафьевича возле уже разгоревшегося костра. Возбужденно рассказал ему о встрече, отметив при этом, что косуля была далеко – не всякому достать пулей.

– Пошто не достать, – сказал мне на это Прохор Астафьевич, усмехаясь, с очевидным удовольствием на