1

Дождь упруго барабанил по сочной июньской листве, и воздух Ясного леса наполнялся остротой и приятной свежестью. Трое босоногих детей наперегонки бежали по влажной земле, прикрывая золотоволосые головы руками и мечтая поскорее добраться до заветного укрытия – маленького деревянного домика, совсем незаметного за раскидистыми деревьями.

Дождь не был холодным, но застал их слишком далеко от родной хижины, и все трое успели изрядно вымокнуть. Их легкая одежда неприятно липла к телу, а шалашик из сложенных рук служил ненадежной защитой от крупных тяжелых капель.

– Думаете… мама… дома? – пропыхтела худенькая зеленоглазая девочка, бросая косой взгляд на слегка отстающих братьев. – Думаете… она… будет… волноваться?

– Первое – нет, и второе – тоже нет, – флегматично отозвался один из них с прохладной усмешкой.

Второй поглядел на него с легким укором, но промолчал.

Детей звали Лаура, Лоэрн и Лао. Они были тройняшками и жили в домике лесной нимфы по имени Эллах, приходясь ей родными детьми, но не особенно чувствуя этого кровного родства. Эллах растила детей одна. Они были ее «случайными чадами», как она мысленно говорила сама себе, и поэтому – а может, по каким-то иным причинам – Эллах не слишком обременяла себя заботой о них.

Сейчас, когда дети наконец достигли родного порога и поспешно нырнули за незапертую дверь, они не обнаружили матери ни в кухне, ни в жилой комнате. Оставалось только гадать, где пережидает дождь на этот раз легкомысленная молодая нимфа. Лао вслух выразил надежду, что она отыскала себе более или менее надежное укрытие.

– Я хочу кушать, – надув пухлые губки, заявила Лаура.

Она с ранних лет привыкла, что братья пекутся о ней, и поэтому сейчас целиком возложила на них ответственность за свой внезапный приступ голода. Лоэрн молча достал из резного кухонного шкафчика кусок хлеба, весьма решительно хлопнув при этом дверцей, и протянул его сестре.

Лао, глядя на недовольное личико Лауры, глубоко вздохнул и успокаивающим тоном заверил:

– Через полчаса или час мы все вместе вкусно поужинаем. Я сварю овощи с зеленью. А пока что утоли свой голод тем, что дал тебе Лоэрн.

Лаура страдальчески скривилась и жадно впилась зубами в краюшку хлеба. Лао немедленно принялся за приготовление пищи, а его брат уселся у окна и стал бездумно вглядываться в переплетение зеленых ветвей, которые были столь густыми и пышными, что закрывали собою свет.

***

Ужинали они тоже втроем.

Эллах пришла домой лишь поздно ночью, почти не промокшая и пылающая от знакомого детям счастливого возбуждения. Она долго смотрелась в старое настенное зеркало перед тем, как улечься спать, и даже не проверила детских постелей, лишь мимолетно прислушавшись к мерному сонному дыханию (у лесных нимф острый слух).

Сердце Эллах было переполнено впечатлениями от очередной нежной и трепетной встречи, и чувство материнского долга, как это всегда бывало с ней в таких случаях, привычно отступило на второй план.

– На этот раз я точно буду счастливой, счастливой… – шептала молодая нифма, засыпая в своей неопрятной постели.

На душе у нее было легко и светло. И ничто на свете, казалось, не могло затмить для нее ослепительного сияния еще не наступившего, но такого близкого и возможного счастья.

2

На самом деле, Эллах, хоть и заслуживала порицания, не была ни бессердечной, ни злой. Она по-своему любила своих «случайных чад», но ее сердце было недостаточно глубоким, чтобы вместить слишком много этой любви. Большая часть этого сильного чувства была давным-давно растрачена на некоего проезжего мага, знакомство с которым продлилось всего полторы недели, но, тем не менее, оставило в душе Эллах неизгладимый, болезненный след.

Конечно, она тогда была для него всего лишь кратковременной забавой, но он сам… О, он стал для нее едва ли не всем, и поэтому их внезапная разлука нанесла прекрасной нимфе глубокую сердечную рану. Рана эта с годами не зажила и порой принималась заново кровоточить, когда Эллах бросала взгляд на одного из своих детей. Поэтому, возможно, она не слишком любила уделять им время, довольно эгоистично оберегая свою душу от болезненных воспоминаний.

Э