под Циммера шёпот

Я уже не боюсь просыпаться в мире,

где даже у неба на бёдрах вывих,

где у моря нет дна,

и в четыре утра мы в центре своих квартир —

в колыбели опровержений,

в которой предел ощущений быстрее прыжка

хмурого солнца за горизонт, где плавятся мысли.

И тени снимают полынье бельё,

в гуттаперчевом воздухе шалевой зимы гнутся

под Циммера шёпот,

и время в часах не движется громче.

Боги вниз по верёвке спускают корзину причуд,

вечность тревожат,

вырезают боль из-под кожи одиночеств нудных,

и пьют любовь с губ отчаянных, тёплых,

а из тел шьют созвездия вновь,

и прикручивают их к небесным подошвам

для мерцания вечного, где шалят облака,

спинами трутся, прикрывая собой бесконечность…

твои фьорды

Я к тебе приходила на крепкий тропический кофе

с берегов, где ещё до весны километры печалей,

где хрипит по утрам плоскогрудое царское солнце,

белым вереском вышиты реки и мёртвые травы.

Я смотрелась в твою неприступную дикую гавань,

где весна, как у первой Венеции – бури на взморье,

на колючем песке прохлаждаются жёлтые крабы,

и закаты пьют море, в котором дельфины смеются.

Я к тебе приходила с дорог, где вонзаются звёзды

в сумасшедшие плоти сердец многоликого мира,

где о нашей Конечной ещё не прослышали боги,

и рифмуется жизнь под туманами сказочных фьордов.

Город-циник

Город распластан, скомкан, не свеж и цинично пьян,

дома одиночеств облучены, как рентгеном,

закат кособок, тягучие дни – вязкая тьма,

тут, что ни любовь – выкидыш,

ночью обляпанный.

Петляют зловонные стоки в промежностях труб,

семь древних молитв слипаются с прахом желаний,

здесь часто рыдают ветра – бремя мертвенных скук,

и Смерть ворожит в туманах,

считая разлуки.

В нём время – бумага, сминается в оригами,

морщинисты догмы, и души трясутся в зимах,

лишь я не чувствительна в сплине – дышу мирами,

где очередь боли за счастьем

воюет с пылью.

моя утопия

Смотрюсь в глаза моря: на дне кочевое небо,

виляющий пьяный рай и хохот течений,

солёные души сопят в китовых скелетах,

маяк в роговице волн, ракушечьи песни.

В них сны штормовые под ругань залётных чаек

и вкрадчивый лунный свет, щиплющий веки,

молчащие горы в коралловых бусах, тайны,

носы кораблей торчат под вязким столетьем.

Утопия божья – любви недоступные вехи,

акульи дороги, ожоги медуз и страхи…

Сгораю в живом этом взгляде – двух синих нежностях,

смотрю вглубь миров, в манящую незаконченность…

Январская оттепель

Зима бьёт баклуши, в запое морозы,

Притворная оттепель, ветер кривой,

Синицы испачкали сажею груди,

Транзитное солнце раздето весной.

Темнеет слой снега на узких тропинках,

Спросонья капель протирает глаза,

В рассветах – щербинка сливового цвета,

В закатах – висят без штанов облака.

Расслаблены путы январской кобылы,

Ей в ноздри попал травяной аромат.

Февраль наблюдает за нею шутливо,

Готовит древнейший метельный обряд.

Рифмы ветра

Сочатся капли трёпаной тоски —

по сердцу боль гоняет солнце,

что нам осталось от любви,

что выдыхаем в мёрзлый воздух.

Зимой обветренные дни,

в ночах – скучающие тени,

ты обещал меня найти,

я обещала – не исчезнуть.

Ветра из ведьминых бутылок

по миру нежностью касались

всего того, что не нашли,

всего того, что потеряли.

Незавершённость милых снов,

судьбой пропущенные знаки,

я обещала быть с тобой,

ты рифмовал…

и мы сбывались…

мак

Ты не хуже других, не пьянее бунтарского лета,

Даже лучше, ты – ночь без луны, без ворот, без замка,

В ней – мой царь, и пучок отсыревшего талого неба,

Сто печальных пещер с неизвестными икс, игрек, зет.

Я сегодня латала её перекрёстные дыры

Многобашенной боли и пуд бестолковой тоски:

У тебя никогда не случится дом третьего мира,

Только устное солнце моргнёт иногда в пустыре.

Ты узор на пастелях мирской затуманенной яви,

Белый мак, обдуривший собой сумасшедший февраль,

И моё притяженье из тысячи мизерных далей,

Обнимание тел в закоулках вселенских забав.

простреловое

Зима –