Отдел планирования

Андрей Анатольевич Кулинский

Работница заводской столовой маленького провинциального городка задумывает убийство своей начальницы.

"И опять по одному блину, неряха!.. Ненавижу… И когда ты запомнишь, что нужно заполнять миски с майонезом и горчицей вовремя, дурында?!.. Что за слово глупое – дурында… Господи, как я ненавижу тебя… И, Люба, налей соку, а то жарко, пожалуйста, и где ты, быстрее шевелись, тупица!.. Ах" – последнее, безмолвный крик, застряло в горле Любочки, ведь услышала она, как Саша вышел из ванной.

Она вытерла липкие от слез щеки пододеяльником, проморгалась, так, чтобы видеть вновь и уткнулась в телефон.

– Устал же как, – сказал Саша, залезая в кровать. – Как собака устал, беготня сплошь… И дураки… Везет тебе, малыш, у вас в столовке, наверно, только в обед, когда все отдыхают, такая беготня начинается. А у нас в цеху всегда, кроме обеда.

Люба лежала, отвернувшись к Саше спиной.

– Да уж, – шепнула она, – мне ужасно везет. Зарплата только маленькая.

– Ну тут уж потерпи, скоро меня повысят, это точно.

И еще он что-то говорил, но Люба уже не вслушывалась, машинально проверила будильник на утро и закрыла глаза. Но сон оказался кошмаром, здесь как и в яви была злая старуха с сиреневыми волосами и розовым лицом, и Люба носилась по кухне, обжигалась, поскальзывалась, молилась, лишь бы не пролить, лишь бы не разбить, и вдруг слышала раскаты грома:

– Пересолено, Люба, пюре испортила, дуреха, лей кипяток, разводи сильнее… А тут чего? Компота не хватает, Любашь, налей… И мне дай стаканчик… Господи! Неряха! Да как ты льешь?!

И Люба не понимала уже, сон это, или явь. Проснувшись в холодном поту, аккуратно выбравшись из кровати, ведь ей на работу раньше Саши, уходила в ванну, завтракала и словно сонное привидение в набитом доверху автобусе совершала печальное путешествие на убой, на каторжную работу повара в заводскую столовую.

И вновь стирались границы сна и яви. Кошмар становился реальностью. Мерзкая, наглая старуха, заведующая столовой, из всех работниц выбрала она для издевательств именно Любу, по крайней мере так ей казалось. И даже в дни, когда не было никаких придирок, с усталостью Люба замечала на лице своем измученное, словно у заключенной, выражение.

"И неужто ты не уважаешь себя?" – спрашивала она у зеркала. – "Неужто не уйдешь?"

Но отражение молчаливо, одними лишь глазами, указывало ей на горькую правду:

"В этом городе некуда тебе идти. Ты уж многое перепробовала, ведь ты здесь пришелец, приехала вместе с Сашей, которому сразу после института посулили в заводском отделе кадров место мастера, но взяли поначалу помощником, с зарплатой меньше чем у слесарей, и работой как у них, да так он уже полгода и работает, и когда это повышенние? А ты прикована к этой столовой, потому что счета растут, ты не можешь вот так бросить одну работу и начать искать другую, взгляни на кредитку хотя бы, нет, ты уже не можешь позволить себе и недели без заработка, ты должна использовать на поиски работы, на свое бегство, каждую свободную минутку. Вот только нет у тебя этих минуток, старуха украла их все, как и полгода твоей печальной молодости… Одно лишь упоение осталось у тебя в Саше… но чуствуешь ли ты еще что либо к нему? Чувствуешь ли? Конечно… Хоть он и не слышит тебя теперь, совсем не слышит…"

Зеркало хотелось разбить, но оно было право, и Люба возвращалась на презренный круговорот – работа, автобус, дом, готовка, сон, – и все снова и снова злобная старуха… Но был сладкий миг, когда старуха с сиреневыми волосами закашлялась, и потом на место заведующей времено пришла Татьяна Васильевна, начальница цеха питания, но это длилось недолго. На кухне появились слухи, что сиреневая старуха идет на поправку и Люба, сама не зная отчего, решилась сходить в поликлинику, отпросилась у Татьяны Васильевны после трех, как раз когда начинается прием у терапевта.

Она вывернула куртку, надела капюшон и очки, которые на работе никогда не использовала, но все же носила в сумке, как и маленькую книжицу детектив, вдруг как-нибудь удасться почитать. Усевшись в темном углу коридора возле кабинета терапевта и уткнув