Белый лебедь

Виктор Васильевич Брюховецкий

В новую книгу русского поэта Виктора Брюховецкого «Белый лебедь» вошли стихи, написанные автором в последние годы. И снова в стихах поэт остается верен выбранной однажды теме: теме родины, любви, природы. Тонкий лирик, философ, он в своих строчках на протяжении всей книги подтверждает незыблемость этого союза. А если ко всему автору порой удается с наших «глаз повязку снять…», то нам открывается большее, о чем мы и не догадывались.

Владение словом, образность, кажущаяся простота строк, высокий профессионализм, культура языка и нравственные основы, определенно делают эту книгу явлением современной литературы не только Петербурга, но и всей России.

Виктор Васильевич Брюховецкий

Белый лебедь

© Брюховецкий В., стихи, 2016

© «Знакъ», макт, 2016

Белый лебедь

А за рекою белый лебедь ходит…

    1953

Месяц март за окном. Льдинок хрупкие блестки.

Уйма свету в окне! Стой, замри, не дыши…

Мой отец был чудак. Не жестокий, но жесткий:

«Чем сугробы месить, лучше стих напиши…»

И я помню:

Крыльцо, тополь машет руками,

Солнца яркого прорва над нашим селом,

Подоконник, усыпанный весь воробьями,

Пацаны на сугробах,

И я… за столом.

Мой отец был рыбак. Он вязал пятипёрстку[1 - Пятипёрстка – пятидесятка (пять перстов), размер ячеи (авт.)].

Он описывал плавной рукою круги…

Он не просто занятье придумал подростку —

Он причину придумал:

Жалел сапоги.

Я писал про весну, про отцовские сети,

Как луга за рекой заливает вода…

Это всё, что в семь лет я увидел на свете,

А про лебедя – просто придумал тогда.

Был он с красными лапами, белый-пребелый.

Принимая весну, он справлял торжество!

Я, по сути, в стихах ничего с ним не делал,

Просто выпустил в луг и смотрел на него.

Мой отец был хитрец.

Взгляд прищуренно-весел.

Стих пришелся ему, я узнал по глазам.

Он взъерошил меня и, беззлобно отвесив

Подзатыльник, промолвил:

«Ступай к пацанам…»

Я обул сапоги и ушел на планету,

По сугробам пошел, закружился в борьбе.

И все долгие годы, скитаясь по свету,

Я ношу и ношу эту строчку в себе.

«Мой отпечаток зрим…»

Мой отпечаток зрим.

Как след медвежьей лапы,

Он узловат.

Ни каменных дворцов,

Ни крепко сшитых «в лапу»

Резных палат.

Я просто шел и пел,

Марал бумагу кровью,

Звенел струной,

И, брызжущим в лицо,

Дышал в ответ любовью,

А не слюной.

Я возводил свой храм,

И, укрепляясь в вере,

Я знал: спасет.

Я этот храм воздвиг.

Я открываю двери.

Входите. Вот…

Всмотритесь и —

Увидите воочью:

Здесь, в глубине,

Строка любая,

Каждое отточье —

Всё обо мне.

«Родился. Вышел из дверей…»

Родился. Вышел из дверей.

Сошел с крыльца, калитку тронул

И палец в кровь порвал, и понял:

Не будет мне поводырей.

И… каплю в рот, чтоб кровь не видеть…

Сто лет живу, сто лет храню

Той боли привкус, как броню,

Как право – жить и не обидеть.

«Позови меня в дорогу…»

Позови меня в дорогу

Без начала и конца,

От родимого порога,

От заветного крыльца —

Под осиновые всхлипы,

Под осиновую дрожь,

В лето, пахнущее липой,

В колосящуюся рожь.

Посели во мне тревогу,

Тайным знаком осени,

Но к родимому порогу

Обязательно верни.

«В детстве пророк, а потом обалдуй…»

В детстве пророк, а потом обалдуй,

Словно крапива, я рос на подворье,

Оспой болел ветряною и корью…

– Не заколдуешь – колдуй, не колдуй…

Так я шептал, угорая в бреду,

Черной холстиной от солнца укрытый.

Выжил и вышел, пошел и бреду,

Оспою меченый, битою битый.

Выжил и вышел, а солнце – в упор,

Чтоб не ослеп, чтобы видел любое —

В небе ли синем, в бездонном забое,

Или в душе, где под жаркий мотор

Боли насыпано, словно опилок,

Налито крови горячей густой…

Что мне для счастья?

Патрон золотой,

Тихую пристань и пулю в затылок,

Чтобы не бить понапрасну сапог,

Чтобы великой печали не видеть,

Чтоб никого не успел я обидеть,

Чтобы предать никого я не смог.

Воскресенье

Конь прядает,

В оглоблях тычась.

Плеча касается щекой.

Болотный бык ревет, набычас