Записки из дома для престарелых

Елена Алергант

В этой книге рассказывается о судьбах людей, которые по той, или иной причине оказались в доме для престарелых. О возрасте, который принято называть третьей молодостью. И начинается она с эпиграфа: «… мы думаем, это – конец жизни, а это всего лишь новая сцена, на которой жизнь продолжается». Репертуар пьес, разыгрываемых на этой сцене, очень разнообразен: драмы, романтичные встречи и одноактные водевили. Третья молодость – это возраст, когда дневник, хочется начинать со слова «последний». Последний бокал вина, последняя, осознанно прожитая осень, последняя любовь, которая ярче и надёжнее первой, потому как времени на разочарование не отпущено. Третья молодость – это отрезок пути, на котором над человеком перестаёт довлеть слово «надо», уступая место волшебным «хочу», или «не хочу». Истории, собранные в этой книге, основаны на двадцатилетнем опыте работы автора в доме для престарелых в Германии.

Мы думаем, это конец жизни, а это всего лишь новая сцена, на которой жизнь продолжается.

Поэт, Королева и госпожа Мопс

Каждая комната имеет своё лицо, потому что живёт в ней не просто человек, а свойственный ему одному мир, его настоящее, перемешанное с далёким прошлым. Мне до сих пор трудно смириться с круговращением приходов и уходов. Каждый новый пациент – это рождение и смерть. Знакомство, сближение, взаимопонимание… Я медленно привыкаю к людям, но постепенно их лица, голоса, привычки, радости и страдания становятся частью моей жизни. А потом они уходят, оставляя после себя пустоту, которую со временем заполняют другие. Но и новые, пройдя со мной небольшой отрезок пути, становятся прошлым. «Моя работа – это история встреч и расставаний», размышляла я, прибирая опустевшую позавчера комнату.

Новая пациентка приехала в сопровождении полноватого, преувеличенно вежливого, пожилого мужчины. Крупная, статная, с породистым лицом и обворожительной улыбкой, обнажавшей изрядно поредевшие, но всё ещё натуральные зубы. Спутник проводил её в комнату, заботливо усадил на стул и протянул мне сумку с вещами:

– Вас не затруднит развесить это в шкаф? Я в женской одежде не разбираюсь. Собрал тут кое-что поприличней.

Женщина, по-королевски выпрямившись на стуле, снисходительно разглядывала свежеокрашенные стены, тюлевые занавески и горшки с геранью, пышно цветущей на соседском балконе. Седые, давно не мытые и не стриженные волосы новой пациентки липкими прядями свисали на желтовато-серые щёки. Руки терпеливо покоились на коленях, в то время как ногти, подобно сторожевым псам, готовым в любую секунду вступиться за повелительницу, угрожающе топорщили свои почерневшие от грязи, острые обломки. Так выглядели в старых фильмах спившиеся актёры, прежде игравшие на провинциальной сцене королевских особ. Именно поэтому я в первый же день мысленно произвела вновь прибывшую в Королевы.

Меня так и подмывало спросить: «Ваше величество, в каком подземелье и за какие грехи прятали Вас столько десятилетий?» Но разве принято задавать подобные вопросы тем, кому посчастливилось вернуться из изгнания?

Спутник, неловко потоптавшись на месте, начал прощаться:

– Ну, Гертруда, я пойду потихонечку. Если что надо, звони. Заеду дня через два снова.

– А я? Мне тоже пора?

– Ты останешься здесь. Ведь мы обо всём договорились.

Вопреки моим ожиданием, Гертруда, не вдаваясь в дискуссии, подарила мужчине снисходительную улыбку и милостивым наклоном головы позволила удалиться.

Я потянула за молнию дорожной сумки, и она, неохотно распахнув пасть, дохнула на меня плесенью, пылью и тленом. Неужели это и есть то лучшее, что удалось сохранить в изгнании? Переложив «сокровища» в полиэтиленовый мешок, тут же отправила их в стирку, и пригласила Гертруду к обеду.

Как примут её наши дамы? Ухоженные, с завитыми, подкрашенными кудельками, обвешанные разноцветной бижутерией, искусно подобранной к цвету блузок и джемперов, они чинно восседали за накрытым столом в ожидании салатов и дымящихся омлетов.

Я представила им Королеву, предложив ей занять место, освободившееся всего неделю назад. Критические взгляды, презрительное перешёптыв