Пора!

Не приглашают в гости вдохновенье,

И нам не предсказать его приход,

Но Муза вдруг мне на ухо шепнет:

«Беги быстрей, лови своё мгновенье!»

И ласково попросишь ты взаймы

Зарю июньскую, что брошью золотою

Не жадно поделилась вдруг с листвою,

И шаль туманную рассветной тишины…

У осени попросишь бабьих чар,

Метелей листопадных разноцветных,

У ненагляды жарких ласк ответных,

Да клёнов разметавшийся пожар…

У зимних дней попросишь ты чудес,

Мундиров снегирей надутых, важных,

А у весны – корабликов бумажных,

Да синь ультрамариновых небес…

И, взяв всё это, нитями добра,

Ты сшить пытайся маленькое чудо —

Ведь жизнь так коротка, ну а покуда

Шепнёт мне Муза на ухо: «Пора!»

Никколо Паганини

Огни Святого Эльма* слетали с этой скрипки

«Да он масон и шельма!» Но шквал гасил все крики.

А ноты рвались к небу, и там, где кущи рая,

Тем, в зале, на потребу, взрывались, умирая…

Толпа, тонув в бемолях и колдовских стаккато,

Рыдала в сладкой боли и вдаль неслась куда-то.

А в зал врывались «Ведьмы»** кольцом шаманских танцев.

Дожить, не умереть бы в напоре этих пальцев.

Ему плевать, что струны вдруг лопнули на скрипке…

В его руках – фортуна, в его глазах – улыбка.

Не проронил ни слова, как смертник средь пустыни

Скрипичный казанова Никколо Паганини.

Да кто ж мог сделать это? Ведь музыка -святое…

Как день лишить вдруг света… Ну я сейчас устрою…

Одна струна на скрипке. Но в пальцах божья сила.

И с дьявольской улыбкой каскады нот застыли.

…И рухнули с вершины, сметя врагов всех в бездну.

Лишь музыки лавина, с ней спорить бесполезно.

Стоял он в чёрном фраке. Он – повелитель зала.

Смычок лишь жил во мраке. То вверх то вниз летал он

Концерт доигран с блеском. Он будто не заметил…

И рук стократным всплеском в экстазе зал ответил.

Осыпанный цветами, святым он был отныне.

Ты в сердце, жив, ты с нами, Никколо Паганини!

Любовники

Привокзальная площадь. Дальний гул электрички. Ждёт гостиничный номер встречу этих двоих. Чтобы бросить курить мало выбросить спички. По субботам – невеста, по субботам – жених…

Чуть продавлена койка и пятно у торшера, Но в любовных объятиях места нет мелочам. Им обоим не нужен гладкий лоск интерьера. Привокзальная площадь. Дань казённым ключам. Ей бы только к нему до конца не привыкнуть, К теплоте этих добрых и внимательных рук…

Ей бы только стерпеть, не дать в душу проникнуть

Подлой маленькой дозе из недельных разлук

Он женат. Он чужой. Он уйдёт ровно в девять

К той законной, живущей в завокзальном миру. Дверь вздохнёт равнодушно. Ну что тут поделать?

Но придёт он в субботу, чтоб любить лишь одну…

Будут ходики тикать им марш Мендельсона, А кукушка вдруг станет самой подлой из птиц. У любви нет отсчёта. У любви нет сезона. И не спрятать её в зазеркалье ресниц.. Он помаду как кровь смоет жестом всегдашним. Поцелуй подтвердит, что как прежде любим. Это время пришло становиться домашним. Но любовь не сотрёшь, как наложенный грим. А любовь будет биться тонкой жилкой в запястьях. И помчат электрички к эшафотам двоих. Пусть пятно у торшера и своровано счастье. По субботам – невеста, по субботам – жених…

Бармен, меня не берёт алкоголь…

– Барме*н, что же делать – меня не берёт алкоголь?

Я пробовал всё – от вина до двойного виски…

Мне горько – ведь ветром все порваны списки

Команды матросов фрегата с названьем «Ассоль»

– Бармен, посмотри незаметно, вон там, за моим плечом —

Сидит с сигаретой, глядит сквозь призывные взгляды.

Да, видно, судьба не спешит подарить ей пощады,

Хотя и седые шторма с ураганами ей нипочём…

– Гляжу, ты взволнован, тогда со мной выпить изволь.

А взгляд ты приметил? Всё тот же – с надеждой и верой…

Бармен, очень жаль, но мечты превратились в химеры,

И девушка та, что в углу, ну конечно, Ассоль…

– А что же фрегат? Ведь казалось – шторма нипочём,

Но от парусов тех – лишь алые рваные клочья…

Давай-ка, плесни, не берёт, но хоть горло промочим.

Корабль затонул, да, конечно, он был обречён.

– А Бог меня спас, но при этом оставил лишь боль…

Сижу вот