Ещё один
Галина Алфеева
Смерть здесь, на склоне оврага, куда он сорвался, так и не убив своего последнего врага, была бессмысленной. Прозрачные, сияющие золотистыми лучами зори души предков и тех, кто сейчас гибнет там, в городе, будут молча с укором смотреть на него, когда он перейдёт границу бытия… Его не примут живые, его не примут и мертвые… Нет, пусть он не достоин жить, но он не может принять такую смерть! Взобраться назад, туда, на кромку, там умереть от руки врага и, умирая, забрать хотя бы ещё одного… Ещё одного… Каждый выбирает, для чего ему жить и за что ему умирать. Можно ли решать за другого? Они столкнулись на краю оврага: человеческая женщина и нелюдь-наарт, столкнулись как смертельные враги. Впереди у них нелегкая дорога в горы и не так уж много времени, чтобы сделать выбор и принять свою судьбу.
Он отёр с лица холодную влагу: мелкий дождь и липкий предсмертный пот. Лёжа на мокрой листве, мучаясь от боли, посмотрел вверх, на кромку оврага, за которой был город, его город.
Из-за кромки ползло чёрное сажное облако.
Город горел. Горел тяжело, чадя мертвечиной и сырыми, мокрыми от дождя балками; несмотря на дождливую и слякотную погоду, всё ещё горел, и некому было его тушить.
Уцелел ли кто-нибудь в этой бойне? Яд, который люди насыпали в колодцы, выкосил всех наартов за сутки. Те, кто, как и он, несмотря на горящие от боли внутренности, пытался сражаться, добивали на улицах. Тех, кто не в силах был выбраться из жилищ, сжигали вместе с этими жилищами.
Наарты сильнее людей. Наарты быстрее. Наарты могут говорить друг с другом мысленно и чувствовать друг друга на расстоянии. Но сейчас они умирают – как племя, как народ, как хозяева этой земли. Им не позволят жить – даже рабами. Людям не нужны рабы, которые быстрее, сильнее, умнее, сплоченнее, даже если и не коварны. Наарты должны умереть…
Он не боялся смерти, хотя был и молод, и силён, и мог бы, наверное, прожить долго. Не боялся, потому, что умел и сражаться, и охотиться – как любой из мужчин его племени – и знал, что такое смерть. Не боялся, но всё тянул, не мог её принять; и она, словно хищный зверь, похаживала вокруг, пофыркивала, обнюхивала, примеривалась…
Но, не сдаваясь смерти, он не мог, однако, и выбрать жизнь: выживешь, доберёшься за перевал, к северным поселениям и, словно проклятие, будешь носить на себе презрение за своё малодушие, бессилие и страх. Будешь слышать не слова, будешь слышать мысли: даже за стенами дома, даже в лесной чаще, даже в скалах, – будешь слышать их всю жизнь…
Смерть здесь, на склоне оврага, куда он сорвался, так и не убив своего последнего врага, была бессмысленной. Прозрачные, сияющие золотистыми лучами зори души предков и тех, кто сейчас гибнет там, в городе, будут молча с укором смотреть на него, когда он перейдёт границу бытия…
Его не примут живые, его не примут и мертвые…
Нет, пусть он не достоин жить, но он не может принять такую смерть! Взобраться назад, туда, на кромку, там умереть от руки врага и, умирая, забрать хотя бы ещё одного… Ещё одного…
Он чувствовал, что там, наверху, кто-то есть. Тот, с кем он пытался биться, уже ушёл, не став спускаться, чтобы прикончить умирающего. Но приближался ещё один. Человек.
Слышать мысли людей наарты не умеют, но могут очень чутко слышать их голоса, запахи… Даже сейчас, когда запах гари забивает все остальные, и человек молчит, находясь где-то за кромкой, умирающий, слепой и глухой от боли наарт чувствует его сбивчивые шаги и прерывистое дыхание… Успеть бы!
И он стал карабкаться по склизкой листве и стылой мокрой земле наверх… Рука ухватилась за край, стала ощупывать, ища устойчивое место, чтобы можно было взобраться.
Человек наверху бежал прямо к нему. Шаги были нетвёрдыми и легкими. Женщина.
Женщина, видимо, хотела спуститься в овраг. Она бежала к кромке, словно к последнему рубежу, к заветному укрытию, напрягая все силы, не размышляя, как будет действовать дальше. Уже на самом краю она повернула корпус вбок, притормаживая перед спуском, но этого движения было недостаточно для мокрой травы и скользкой земли: женщина соскользнула по ним вниз.
Она бы, наверное, уш