Вакханки в серебре. Готические стихотворения

Яков Есепкин

Время все расставляет по местам. Запрещенный в СССР культовый андеграундный писатель Яков ЕСЕПКИН сегодня является непререкаемым литературным авангардистом. Его "Космополис архаики" обрел негласный статус последней великой русскоязычной книги, произведение пользуется высоким массовым спросом в США и Канаде, где и были изданы первые два тома знаменитой саги. Россия вновь опоздала. Есепкина начали издавать на Родине совсем недавно, вследствие триумфа его книг за рубежом. Международные авторы помещают их в один ряд с выдающимися памятниками всемирной литературы. Сам «певец скорби» по-прежнему находится в глубоком андеграунде, не дает интервью прессе, знаково молчит. В отличие от литераторов, ставших диссидентами и невозвращенцами после достаточно комфортного существования в Советском Союзе, родоначальник антикварного самиздата никак не был причастен к писательскому официозу, его имя всегда ассоциировалось с интеллектуальной фрондой. Содержит нецензурную брань.

Часть первая. ARS

«Феи тьмы, от июльских лепнин…»

Феи тьмы, от июльских лепнин

Убегая, теряют балетки,

Это наших восторг именин,

Сон альковный, где млечны старлетки.

Се этерии цвета и мглы,

Се небес всеюдольная сводность,

Вновь ломятся честные столы,

Ночь цветов преливает холодность.

Будут флоксы арму восточать

У юродных вдовиц на помине,

И тогда мы начинем кричать,

Задыхаясь в небесном кармине.

Катарсис

Репрография

I

Рек слово Агамемнон, зарыдал,

Разбил золотоструйный кубок о стол,

Тогда и речь свою он не узнал,

И ссребрился Иакове-апостол.

На яствах кольца змей позапеклись.

Не хватит просфиры и для келейных,

Виждь, розочки червовые сплелись

На чермных полотенцах юбилейных.

Распятие поправший Иисус

Явился из темничного подвала,

Волошковый венец усеял гнус,

Сквозь черен каждый змейка проползала.

И разве не ко Господу леса

Дощатые чрез очи возвивалисъ,

И разве не теряли голоса,

Во вретищах цари не предавались?

В лазоревой протлели купине

Юродивые, ставшие изветом.

Пусть нощно возрыдают обо мне

Муравушка-плакун со горицветом.

Зело пустое ль небо точит пляс

Цесарок над умолкшей окариной,

Плач мира сердце славское потряс,

Гортань ожгло погостной крестовиной.

Замкнул сон вежд тяжелых навсегда

Соль слез и юровые небосклоны,

Меж уст сиротских мертвая вода

Стоит, сребрясь пред ликом Персефоны.

Пред ней кровавокудрый лицеист

И достохвальный Дант, в жемчужной течи

Кружится имманентный сребролист.

Не воскрешая и загробной речи.

Огромный, чернорадужный букет,

Как в кактусе, в душе навек раскрылся,

Но вырвался один цветок на свет,

Ночным огнем он тотчас осветился.

Возлюбленные чада отпоют

Призорам христарадно славословья,

Им венчики точащие скуют

Апостольские темные сословья.

Ах, краски смерть размыла до костей,

Хранимы ли слова эдемской силой,

И Господь сам не ведал сих страстей,

Склоняясь над сыновнею могилой.

Смотри, за Богом гончие летят,

Волочатся вослед им живодеры,

У смертушки из персти всё хотят

Достати четверговые поборы.

Замученные крики приглушив,

Из твердых гробов молча мы вставали

И ангельский лелеяли пошив,

И каверные чарки выпивали.

Родные воздымали на Звезду

Слезами изукрашенные лики,

И Боже в самом нищенском роду

Изыскивал всецарские языки.

II

Я к зеркалу боялся перед смертью

Приблизиться: тогда бы мертвый взор,

Мираж разъяв, золоченною твердью

Прожег очей живых огнеупор.

Червлены ль эти гробные веревки,

Черны ль, зерцало-брутто их взовьет,

Елико смерти нашей полукровки

Алкают, аще в серебре киот.

И чем утешить призраку живущих,

Удел его – молчание, печать

Для уст, к небесным царствиям зовущих,

Готова, стоит истинно молчать.

Нам ангелы Господние ни слова

Здесь молвить не велят, молчи, пиит,

Пусть жизни лихосорная полова

Над лотосами царственно горит.

Пускай одни алеющие маки

Апостолы взирают, невода

Полные выбирая, нежат зраки,

Богата рыбой мертвая вода.

Рыбачить здесь и можно, а пр