Представленные в этой книге поэтические строки имели реальную перспективу оставаться «на вечном хранении» в памяти сотворившего их человека, вырываясь на волю лишь в минуты публичных декламаций, протекавших в кругу слушателей – знакомых, а подчас и вовсе незнакомых людей. И это их заслуга: по их настоянию те мысли и звуки превращены теперь в причудливые, намертво закрепившиеся на бумаге, печатные тексты.

Россиянам, которые хорошо помнят душную атмосферу восьмидесятых – позднего Брежнева – годов, излишне напоминать о том, что разумно мыслящий человек искал тогда себе «отдушину» в алкоголе, монашестве, диссидентстве, в уходе в бесконечное критическое говорение.

Для автора единственным способом выжить в то время было – выплескивать копившееся в душе, делиться озарениями, побуждать себя и слушателей к другому осознанию…

Приходится удивляться, однако, что даже самые темные и мрачные поэтические свидетельства автора нередко исходом имели светлое прозрение и надежду:

«Чтоб летелось изнутри,

Если только есть такое

Состоянье проливное,

Чтоб умчалось за края,

Здравствуй, ласковость моя».

Перелеты

* * *

Переплеты…

держут ноты

Сотни бешеных под мышкой,

Ждут кого-то

и чего-то

Эти соты:…

Эти льготы нам не гудны —

Это слишком.

Непромукнувшие липы

Неразумкнувшихся глаз,

Я в который раз хвалил бы

Мне насуливших отказ.

И боязнь меня не скрыла,

Это липкое вино

Лила милая на силы,

Потускневшие давно.

И любила быть любимой

Не со мной, видать, одним,

И не знала как прогнили

Все мосты, и сладок дым.

Стук в висках о том, что слито

Аэровокзалов сито.

Запахов твоих сюита

Не могла мной быть отбита.

Стихнет стук, и гибнет пленность,

Разум сдует эти пены

И глотает жадно ценность —

Написания не тленны.

Перелеты,

Переплеты…

Может быть и ждут кого-то?

А на вспыхнувшее: «Кто ты?»

Я зеркален, – скажет – вот он!…

    28.01.78

* * *

Дятел умирает на третьем году жизни

от сотрясения мозга.

Проснувшиеся бережно тревожат спящих,

Но ласково лежащих ящик был мертв.

И только смех,

Он нарастал откуда-то из дбли,

Смеялись двое —

женский и мужской. Он —

Будто кованую сталь еще ковали,

Был монотонно-конною тоской.

И под него все люди просыпались,

И брали книги, чтоб учиться жить,

интриги изучать и,

гладя утюгом по стали,

в ней пятна прошлого

как будто ворошить.

Она ж звенела.

А когда проснулись,

Вдруг стала засыпать,

да, кованая сталь хотела спать

и гнулась

кованая сталь опять.

И все сначала начинали люди,

Ковали будто бы чужие судьбы,

Жестоко били их плашмя и по углам,

Чтоб все доступней и круглее…

в хлам

забили сталь…

такие люди…

И дятлу нй дали как надо умереть,

И выбивали мертвой головой при-людии,

А после из при-людий эту сеть

Все штопали и штопали без меры,

Чтоб просыпались все,

и все чтоб первыми.

04.04.78

* * *

Сегодня в городе запахло полигаммой.

Искусство социального психоза

Опало вдруг,

И расцвела былая жизнь,

И роза

Дней Рублева

распустилась, стала стыдным срамом.

И кошки во дворе уже который день кричат как дети.

Они к котам в любовные попались сети,

И мучатся,

Кричат как дети,

Который день как дети.

А этот человек с огромной волосатой грудью

За женщиной идет, смеясь,

и судит ее

За то, что та его не любит.

Он хочет услыхать, конечно, имя,

А может быть еще какую новость,

О том, что все уже давно готово…

Но не готова женщина к любви.

Ведь он ужасен, этот зверь настырный,

И изо рта, наверно, пахнет гнилью.

Она не хочет этой ласки,

Но зубы можно чистить порошком и пастой,

А гнать любовь не по-людски,

Да сильно.

Лишь потому, что нету дней Рублева.

А кошек, что кричат,

гоняют злые бабки,

Которые газеты обсуждая, одобряют…

А тот мужчина с волосатой грудью – он оплеван.

И роза срама с наготой своей загнулась.

Ее никто не поддержал,

собою голым не накрыл,

шипы приняв.

Ее не поливают и не впрыскивают влагу

Все тотализованное тело.

У всех свои дела, свои пробелы.

И тот мужик, конечно, ляжет спать

В какой-нибудь гостинице один,

Прос