СТИШКИ В АЛЬБОМ

«Двадцать какое-то, чёрт его знает, число…»

Двадцать какое-то, чёрт его знает, число…

Слышится звон, – это бьётся в осколки посуда,

К счастью, должно быть, соседу опять «повезло», —

Судя по звуку хрусталь, ваза весом в полпуда.

Ну, да и ладно, окрепнет в неравной борьбе,

Может, на пользу ему, что жена истеричка…

Так и сижу я под звон хрусталя и тебе

Письма пишу, за сегодня второе… Привычка

Складывать в стол, на досуге сто раз перечесть,

Вычеркнуть лишние знаки, поправить повторы…

Чу, иссякает хрусталь, но фарфор ещё есть,

И есть подозренье, – надолго не хватит фарфора.

Двадцать какое-то… Письма пылятся в столе.

Надо ли их отсылать, и кому это надо? —

Скучная сказка о том, как однажды белел,

Там далеко-далеко, и на фоне заката,

Сгинул в борьбе, на далёкой чужбине пропал, —

То ли на риф наскочил, то ли стал чьим-то призом,

То ли нашёл, что когда-то по дури искал,

То ли не смог себе выдать обратную визу.

Двадцать какое-то… Плачет на солнце февраль.

Жалко ему уходить, вот и плачет, бедняга.

Горько рыдает соседка за стенкой, ей жаль

Чайный саксонский сервиз, её мучит люмбаго,

Сплин и хандра, и тоска (тяжело целый день

Ваньку валять, разгоняя безделье и скуку),

А также мигрени, и прочая женская хрень.

Встречу соседа, пожму обязательно руку…

Так и живём-выживаем всем бедам назло.

Век коротаем в борьбе, плавим золото с медью.

Двадцать какое-то, чёрт его знает, число,

Чёрт его знает, какая страна и столетье.

«мало мама мыла раму…»

мало мама мыла раму,

вот и наказали маму —

поперёк опасной бритвой

по рукам-венякам.

кто сказал, что волки сыты? —

дверь открыта, веллкам.

ночь темна, война под боком.

что ж ты мать-перемать

не подохни раньше срока —

рвань-тряпьё – бинтовать.

вас-ист-дас? – такое дело —

мама раму проглядела,

шишел-мышел вышел срок,

нажимаем на курок.

потолок измазан серым

на потеху изуверам,

поперёк визгливой скрипкой,

кулаком по стеклу.

жил с гримасой, сдох с улыбкой —

вон он, бля, на полу.

некроплазма в вязкой жиже.

подходи, взгляни поближе.

натюрморт – в оконной раме.

душно что-то вечерами.

«Всё будет хорошо. Как заклинанье…»

Всё будет хорошо. Как заклинанье.

Ходить по клетке, как тот самый зверь,

что меряет шагами ожиданье —

окно, торшер, трюмо, входная дверь.

Опять трюмо, мелькает отраженье —

конечно я! – кому ещё здесь быть! —

В движении, в бессмыслице круженья —

преддверье пораженья… Обвинить

тебя во всём, сказать: адью, родная,

живи, как хочешь, мне пора, пошёл…

И повторять, как кукла заводная:

Всё будет, будет, будет хорошо.

«не стерпится…»

не стерпится.

не слюбится.

не сбудется.

затянется, останется рубец,

и, словно след на оживлённой улице,

сотрется и…

финита ля…

пиздец.

а морю что, – по-прежнему волнуется.

и раз и два, и замирает в лёд. —

тоска пройдёт. не надо, ты же умница —

сама всегда всё знаешь наперёд:

наладится, со временем и с опытом,

поселятся покой и мир в душе.

лишь иногда далёким горьким шёпотом:

не слюбится, не сбудется уже.

«Пиши, моя красавица, пиши…»

Я стою, рука в тpусах…

Шурка Севостьянова

Пиши, моя красавица, пиши,

Покуда не оплавится душа,

Покуда яд течёт с карандаша,

И эти откровенья от души.

Пиши, моя красавица. Спеши

Отобразить отвратность бытия,

Покуда жизнь паскудная твоя

Ещё чего-то стоит. Потроши

Себя на составные. Покажи

Угрёбище внутри себя, меня.

Прекрасные порывы – миф, хуйня.

Пиши, моя красавица, пиши.

«по глянцу ломкого листа…»

по глянцу ломкого листа

рука выводит закорюки

ах эти творческие муки

нести себя на пьедестал

и водружать на постамент

в тенистость липовой аллеи

белеет ночь восток алеет

цемент скрепляет монумент

и словно бисер на губе

пот выступает от напряга

пиши перо скрипи бумага

я типа памятник себе

СТИШКИ В АЛЬБОМ

развитие движется по спирали

чья-то глупость

самоповторенья неизбежны.

жизнь прожить – не водку из горла,

запрокинув голову небрежно,

в