ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Хранится в ящике стола

Заветная тетрадь.

Пишу в ней больше, чем слова.

Кому бы показать,

Как череда неровных строк,

И мысли вьется нить.

Как время капает в песок,

Кипит желанье: жить!

Я с лиц срываю маски прочь,

Мне истина видна.

Вновь дышит откровеньем ночь —

Прозрачна и светла.

Тесны для мира моего

Бумажные листы,

Хочу другим открыть его,

И хорошо, коль ты

Коснёшься трепетной рукой

Исписанных страниц,

Где все идут своей тропой,

Других не видя лиц.

И заблестят глаза росой,

Туманом новых дней,

Ты просто скажешь:

– Хорошо…

И станет мне теплей.

А вдруг по строчкам пробежишь,

Не глядя за слова?

Мой мир заполнит ватой тишь,

Я опущу глаза.

Иль скажешь (просто, не со зла),

Что будет на уме:

– А эту рифму где нашла?

Стихи – ну, так себе.

Потухнет свет, померкнет день,

Похолодеет ночь.

Мой мир завянет. Его нет!

И некому помочь.

Так трусость снова победит!

Зарою я талант —

Мой мир от всех опять сокрыт.

Прости меня, тетрадь!

Дориан

Дориан, погоди. Не спеши уходить

По извилистым улицам страшного Лондона.

Мне с тобой по пути, не смотри на лицо —

В пустоте мертвых глаз жизнь червями изглодана.

Дориан, ты скажи, что ты видел на дне

Самой высшей искусственной призрачной прелести?

Все падения твои, как полет со скалы —

В щепки, навзничь, в осколки, в лохмотья и вдребезги.

Дориан, оглянись, мы – толпа мертвецов,

Разморщинены в гладкость натянутой юности.

Красотою портрета мы всласть напились,

Души ядом напоены массовой тупости.

Дориан, брось кинжал, безоружные мы.

Будь как дома под сводами арок изысканных!

В галерее зловонной портреты гниют,

Свитки новые тлеют, кроваво подписаны.

Тихо

Тихо, тихо падал снег.

Звуки вязли. Окна плыли.

Шёл случайный человек,

Поседев от снежной пыли

Тихо, тихо на душе.

Припорошенной печалью.

В белом вечном витраже

Облик дамы под вуалью.

Тихо, тихо! Не спугни

Вальс беспечный снегопада.

Светятся в домах огни,

Светится в душе отрада.

Почти что XIX век

(диалог Пелагеи и Максима)

Мне, сударь, душен двадцать первый век,

Зачем же опоздала я родиться?

Mon cher ami, как совершить побег,

Чтоб стать свободной белокрылой птицей?

Подумайте, мой друг, сравнить нельзя:

Бал – и тусовка в модном караоке!

А люди кто? Дворяне, знать, князья,

Манеры светские и взгляды с поволокой.

Максим, я знаю, что мне суждено

Быть девой томной, доброй, благородной!

Я там жила уже.  Давным, давным-давно.

Кажусь я всем изрядно старомодной.

Представьте лишь: я в дивном декольте

Играю Моцарта с утра на фортепьяно,

Дом с мезонином. Сад блестит в росе.

Клубится пар над медным самоваром.

Когда устану, наконец, играть,

Сижу одна, рассеяно скучаю…

Максим сказал:

– Палашка, хватить спать!

Ты барину неси скорее чаю!

Зимнее утро

Мы отрекаемся от жизни,

Окованные цепью сна,

В плену уныния бессрочном

Томимся вяло до утра.

Чернеет небо обречённо

Надменным отблеском чернил.

Писатель мира был задумчив,

Чернильницу вновь уронил,

Запачкал сажей купол неба,

Замазал зыбкое вчера.

В плену уныния бессрочном

Томимся вяло до утра.

Наутро

Свет

Ванильный

Робкий

Растаял в дымке голубой.

В чепцах с оборками берёзки

Смеясь, качали головой.

Лиловый снег под сапогами

Запел о новом синем дне.

Мороженого жёлтый шарик

Светил искрящейся земле.

Шкура

Мудрая бабушка Маня,

Соседка далёкого детства,

Глаз синевою сияя,

Выдала верное средство:

«Что ты ревёшь, дурёха?

К свадьбе не будет ссадин.

Ты смейся назло, если плохо,

Если душою изранен.

Шкура должна быть толстой,

Не чувствовать прутья и палки.

Жизнь, стрекоза, не только

Классики и скакалки!»

Размазаны слёзы с пылью.

Коленка саднит, кровоточа.

Я с жадностью залпом выпью

Воды. И скажу между прочим

Шкура должна быть толстой!

Её я склею «Моментом»,

Поверх обмотаю скотчем,

Залью сотню раз цементом.

Шкура должна быть толстой.

Стучитесь в моё пространство!

Я обрела безмят