«Старинных часов простота заводная …»

Старинных часов простота заводная —

ни гирьки, ни ключика, ни электроник —

как грамота древняя берестяная,

приметы наивной прабабушкин слоник.

Осеннего солнца весёлые пятна

танцуют на лета задумчивой тризне.

И крутишь дрожащую стрелку обратно,

пружину держа в напряжении жизни.

«Вслед за стрелкой часовой против стрелки часовой…»

Вслед за стрелкой часовой против стрелки часовой

память движется по кругу серебристою плотвой,

её держит на прицеле ум – бессменный часовой,

и душа вослед им плачет безутешною вдовой.

Шли-пошли без слов и песен, миновали день вчерашний,

солнце село за спиною, дым рассеялся домашний,

шли тропою неизвестной, шли дорогою всегдашней,

шли бог весть чему навстречу – чем страшней, тем бесшабашней.

Над повинной головой небо звёздною канвой,

яви путаные карты, снов недрёманый конвой,

в сбруе жёсткой календарной дни-бурлаки бечевой,

время ухает совой, всё сначала, всё впервой.

И спасибо, что живой, что ведут воспоминанья

сквозь обманчивые знанья, сквозь незнанья, заклинанья,

сквозь забытые признанья, через знаки препинанья,

сквозь судьбы напластования в прожитого собиранье.

Вспоминаешь сам не свой.

Пахнет прелою листвой.

«Если есть гром, значит где-то был шорох…»

Если есть гром, значит где-то был шорох,

шёпот с неясным началом в таинстве немоты.

Если есть взрыв, значит где-то должен быть порох.

Если я ещё жив, значит где-то должна быть ты.

Где-то должно быть то, что не знает начала,

ибо начала нет, значит не будет конца.

В гульбище пьяном трезвая птица кричала

или молчала пьяная громче молчанья творца.

Так умирает год. Так начинается новый,

в нём продолжается старый, вертится круговерть.

Так не бледнеет запах сломанной ветки сосновой,

так не кончается жизнь пусть даже всхлипнула смерть.

Так начинается сказка ярче отбывшей были,

так начинается песня в горле глухой немоты

там, где слова бессильны, там, где начало забыли,

где расплывались в тумане, но не горели мосты,

где расходились у камня на перепутье дороги,

слагаясь в ещё неизвестные даже богам пути,

где на газете вчерашней стол накрывали боги

и мы у них парой синичек светло трепыхались в горсти.

«Cвет подёрнутый тусклой теменью…»

Cвет подёрнутый тусклой теменью.

Словоложество. Суевременье.

Не спаслись и не убереглись.

Колокольный звон в отдалении,

тишины сквозь грохот моление,

дней концы и начала сплелись.

Мысль вслепую колотится в темени и

отзывается в сердца биении,

ду?ши камнем падают ввысь.

Время стуже и время калению.

Время гневу и время смирению.

Говори, пророк, не таись.

Говори, Соломон и юродивый,

пока в землю неслышно восходим и

прорастаем травой в облака.

Говори. На твоё говорение

отзывается благодарение

за дыханье, что длится пока.

«От А до Я, от мира до войны…»

От А до Я, от мира до войны,

от оберега до смертельной неги,

от звонкой альфы до немой омеги,

от первой до последней тишины.

И все пути сливаются в один,

и не сойти, как мы с ума сходили

и на игле Кощея жили-были,

и золотых не знали середин.

Уже без водки воздух всё пьяней,

пустое дело – тело конопатить,

и время не копить, а просто тратить

и быть богаче тем, что стал бедней.

И дела нет, зачем и почему —

какая разница? Ни сердцу, ни уму —

что есть, то есть, так, стало быть, и надо,

и нечего завесы слов плести,

пока открыты смертные пути

на сколько хватит времени и взгляда.

«Отеческих пенат всё тот же лик…»

Отеческих пенат всё тот же лик

и тот же сквозь знакомый облик дух,

всё тот же воробьиный чик-чирик

и тот же бред зияющих прорух,

и хан, и хам, и сказки. Исполать.

В трёх соснах разгулявшихся стихий

плутает речь и слов не отыскать

для выдохшихся песен ностальгий.

Да и к чему отыскивать слова,

размазывая слёзы по лицу?

Так на ладони бабочка мертва

и что на крылья сыпать ей пыльцу…

«Всё главное уходит в сноски…»

Всё главное уходит в сноски,

когда слова без них мертвы.

И ветер шевелит обноски

вчера ещё