Под напевы уставшего ветра

Ты сегодня вновь снилась мне, мама:

Пела песню уставшего ветра.

А какая-то странная дама

В белом платье и шляпе из фетра

Ухмылялась, плела тебе косы,

Подпевала противно, тягуче

Голоском, незнакомым, гундосым,

И буровила взглядом паучьим.

И кружили, как коршуны, тени

Под напевы уставшего ветра

Над душой моей, сгнившей в осенних

Мокрых листьях, разбросанных щедро

Бессердечной проклятой судьбою

В белом платье и шляпе из фетра…

И дорога змеиной рекою

Уводила всё дальше от света.

Дурной зимой

Той

Немой

Затяжной

Дурной зимой

Привиделось мне

Наяву – не во сне.

Словно в глухом казане,

Копошатся на самом дне

Хмельные жуки. Очертенев,

Толкаются, бродят, слоняются.

И вечером ранним, и в утренней мгле

Никак не затихнут – маются, маются…

Огромные, чёрные, разные-разные,

Как стадо рассерженных бешеных носорогов.

И звуки они издают какие-то странные,

И думай потом, кому помолился: чёрту иль Богу?

Безмозглые насекомые, охваченные суетой,

Хрустели, трещали, ворочались, ёрзали яко чумные…

И сыпался снег той тёмной немой затяжной, одуревшей зимой

На гнилые могилы. Жуки в моей голове бродили хмельные.

В моей преисподней

В моей преисподней не ходят часы —

Молчат.

Лишь черти крадут козырные тузы —

Ловчат.

В распущенных локонах прячутся сны

Небес.

Сжимает рубиновый гребень судьбы

Злой бес.

Холодный настой из слепых мотыльков

Горчит.

Простуженный ворон, седой у висков,

Сипит.

Узорчатый крестик не в силах отвесть

Беду.

Кривляется демон: «Святого подвесь

В углу…»

В моей преисподней хитрят миражи

Зеркал.

И тянет грехи из уставшей души

Ваал.

Про не сон

Вон,

Перрон

Дощатый.

Бородатый

Старик – худущий,

Со взглядом скребущим —

Волочит тугой мешок.

Издав хрипловатый смешок,

Поманит морщинистым пальцем:

«Смотри, здесь кошмары скитальцев,

Измолотые в жерновах…»

Застынет страх на устах.

Молчаливый кивок.

Затянет мешок.

И примется

Мельница

Молоть

Плоть.

Ему всё равно

Прямо надо мной, там, наверху, летит самолет:

Ему всё равно – расправил широкие крылья.

А где-то внизу, здесь, плечом к плечу, в потугах рвёт

Безвестный зверь пустое нутро в отвратных чирьях,

Кричит надрывно, мешает мечтать, сбивает с толку.

Да что б его, клятого, его же мать, да – к чёрту!

Словно кто-то сорвал с огромной пасти защёлку,

И теперь эта пасть брызжет, заливая спёртый,

Душный, тесный, тяжёлый, недружелюбный полдень.

Нахлебавшись досыта, заскулю старой псиной,

Что была подстрелена смертью в правую голень,

И теперь ни луны, ни воли – одна трясина.

А я взлететь, возможно, хочу, как тот, крылатый:

По взлётной – быстро-быстро, и плавно, неторопливо – ввысь!

Но, увязнув внизу, здесь, плечом к плечу с треклятым,

Безумным зверем, влачу негоже скверную жизнь.

Стрижи

Сообщи, перед тем, как отправиться на тот свет.

Не приду проститься, ведь меня давно уже нет.

Заберись на стул, затяни петлю и взлетай.

Падай в бездну, «по самое не хочу», и считай

До шести, десяти, сорока пяти – счёта нет!

Ни квитанций за газ, ни ментоловых сигарет,

Ни сварливой соседки с орущим младенцем,

Наркоманов, бомжей, что снуют по подъездам,

Ни испорченных планов, ни жизни коту под хвост,

Ни пустых сожалений, ни неба, полного звёзд.

Ни рассвета, что заново разрешит начать —

Ничего. Оглядись вокруг. Ты готова взлетать?

Сообщи, когда передумаешь. Просто спустись.

Не приду поздравить, ведь давно устремился ввысь.

Летел быстро – семь пролетов и семь этажей.

Хохотал, возомнил себя птицей, спугнув стрижей.

Сообщи, когда снова захочется рисовать.

Нарисуй мне стрижа, который боялся летать.

Нарисуй мне поле, где сны блуждают во ржи.

Нарисуй мне меня, что вернулся однажды жить.

Агония поэта

В паутине душного и навязчивого одиночества

Где-то в тёмном-претёмном, тихом-претихом углу

Самой дальней, пыльной комнаты с окнами заколоченными

Бормотал человек угрюмый, таращась во мглу.

Слышал он в темноте – слепой, гнетущей – зловещие шорохи

И негромкий, размеренный звук тяжелых шагов.

Выливался зловонный мрак, словно из пуза распоротого,

Растекался по хладному полу, у самых ног.

Подбирался