Моя подружка – Катя Кауфман

Андрей В. Минеев

Лейтенант милиции Екатерина Кауфман, дочь пишущего мемуары полковника милиции, жена осужденного за двойное убийство капитана милиции и мать маленького сына. Каждый день ее жизни: алкоголики и наркоманы, проститутки и воры вне закона, рабы на цепи в сарае, озлобленные подонки, одичавшие дети, разнообразные отбросы общества и вся самая грязь человеческая, полный нуар и трупы настоящие среди трупов будущих. При этом ее жизнь ей кажется нормальной. Ей кажется, что все так живут. У нее появляется любовник, который старается убедить ее, что все это дикая фантасмагория, отражения в кривом зеркале в свете ужасного волшебного фонаря…

Андрей Минеев

Моя подружка Катя Кауфман

С тех пор прошло много лет. От той прежней жизни остались только воспоминания. Так получилось, что у меня не сохранилось ни одной Катиной фотографии. Чем больше седеют мои волосы, тем чаще я думаю о ней, о нас, о том времени.

Перед моими глазами предстает грандиозная фреска, на которой изображены сотни людей. Словно фантазии больного Гойя, нарисованные им на стенах в Доме глухого. У него старики и собаки, и у нее старики и собаки. У него смеющиеся женщины и читающие мужчины, и у нее смеющиеся женщины и пишущие мужчины. У него городской праздник, грустная любовница, слепые беззубые едят суп, шабаш ведьм, драка братьев, пожирающие детей боги и отрезающие головы пьяным царям еврейские вдовы. И у нее раб на цепи и оскорбленный клоун, живые безумцы и самоубийцы в твердом уме, вольные цыгане и обитатели тюрем, преступники всех мастей, развратники и гермафродиты, трупы настоящие и трупы будущие.

В моем заваленном книгами кабинете душно. Измученный бессонницей, я откидываю одеяло и сажусь на диване. Беру со стула халат и надеваю тапки. Мимо спальни, где спит жена, прохожу на кухню. Присев возле окна, я жду, когда в чайнике вскипит вода.

За окном начинается рассвет…

* * *

На рассвете они приехали на городскую окраину. Это было одно из тех тоскливых выродившихся русских поселений, где у каждого становилось тяжело на душе. Даже наступавшая весна в этом месте не вызывала радости.

Здесь давно никто не работал в поле. В запущенных садах в ветвях деревьев висели вороньи гнезда. Стояли покосившиеся жалкие избы. Все вокруг пребывало в полном упадке и дышало беспросветным унынием.

Вид высокой старухи в черном сарафане, тюкающей топором щепки возле сарая, только усиливал тягостное впечатление.

Всю дорогу Сергей Львович Бельский со скучающим видом смотрел в окно. Опустив стекло и закурив, он задумчиво сказал, обращаясь к сидевшей рядом следователю Соловьевой:

– Картина совершенно элегическая. Не так ли, Елена Константиновна? Сто или двести лет назад все одно и то же. Осенний пейзаж, хмурое небо, поля, голый лес. Холодно, сыро. Вороний крик. Размышления о смерти на фоне угасания природы. Чеховский рассказ просто. По полю скачет полицейская карета. Расследовать какой-нибудь очередной живодерский случай из жизни обывателей.

Она лишь улыбнулась. Мимо окутанные густым чеховским туманом проносились голые леса и поля.

Сидевший за рулем сержант милиции рассказывал задумчиво листавшей свой блокнот Кате:

– Всех, кто жив остался, перед Дворцом построили, и он стал их золотыми часами награждать. На всех не хватило, и он свои с руки снял и отдал.

– А у него самого откуда золотые часы? Или себя он в первую очередь наградил? – усмехнулась Катя. – Кстати, Сергей Львович. Может, я это вам рассказывала. Был однажды такой случай. Там есть площадь Дружбы народов, на которой до войны рынок рабов был. Представьте себе ад кромешный. Кровь, крики умирающих, взрывы… Среди этого всего вдруг появляется такой красавчик в прокурорской парадной форме, весь с иголочки, брючки отглажены, туфельки начищены, с папкой в руках. Там голову поднять нельзя. А он между трупов ходит и протокол пишет: «В ходе осмотра места происшествия установлено…»

– Сумасшедший? – равнодушно спросил Бельский.

– Да. Пока бой шел, он под пулями спокойно ходил, смотрел, записывал. Сколько там народа убило, а на нем даже ни одной царапины. Его потом в дурдом отправили, конечно